Низами Гянджеви – Искендер-наме – Страница 7 из 15
Низами Гянджеви – Искендер-наме – Страница 7 из 15
* * *
Царь с хаканом сдружились, дней множество сряду Предаваясь пиров беззаботных обряду. С каждым днем они были дружней и дружней, Люди славили мир этих радостных дней. Другу вымолвил царь: «Все растет в моей думе Пожеланье, — быть снова в покинутом Руме. Я хочу, если рок не откажет в пути, Из Китая в Юнан все стоянки пройти». Так в ответ было сказано: «Мир Искендеров,— Это мир не семи ли подлунных кишверов? Но стопа твоя всюду ль уже побыла? А ведь ты всем народам, всем царствам — кыбла. И куда бы ни шел, за твоим караваном Мы пойдем, государь, с препоясанным станом» Царь дивился хакана большому уму, И за верность его привязался к нему. От подарков, что слал повелитель Китая, Царский пир озарялся, как солнце блистая. И кольцо послушания в ухо продел Покоренный хакан. Обо всем он радел. И горела душа хана ханов прямая, Солнце жаркой любви до луны поднимая. Мог бы он помышлять о величье любом, Но все более он становился рабом. Если царь одаряет кого-либо саном, Должен тот пребывать с препоясанным станом. На какие ступени ты б ни был взнесен, Все же должен быть низким твой рабский поклон. Искендер для Китая стал тучею. Нужен Влажной тучи навес для рожденья жемчужин. Он шелками иранских и румских одежд, На которых Китай и не вскидывал вежд, Создал ханам Китая столь ценные клады, Что цари всего мира им были бы рады. Скатертями хосровов покрыл он весь Чин, На челе у китайцев не стало морщин. Уж твердили во многих краях тихомолком, Что лишь в Чине одел всех он блещущим шелком. Царь любил узкоглазых, их дружбой даря, И срослись они с ним, словно брови царя. И клялись они все, — сказ мой дружен с молвою, Лишь глазами царя да его головою.
ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ИСКЕНДЕРА ИЗ КИТАЯ
Кравчий! Розовой жажду воды. Ведь больна Голова моя ныне. Подай мне вина. Не похмелья сулящего и не тревогу, А дающего делу благую помогу!
* * *
Для того, кто задумал весь мир обойти, Хорошо вновь и вновь быть на новом пути, — Все осматривать всюду, вставать спозаранок, Покидая стоянку для новых стоянок. Лицезреть все обличья. Входя в города, Видеть то, что не видел еще никогда. И постигнешь тогда, если ты беспристрастен, Что в своем только городе ты полновластен. Лучше быть неприметным и видеть свой дом, Чем царить тебе в городе дальнем, чужом. Хоть везде с Искендером бродила удача, Но с душой своей пламенной часто судача, Он о родине помнил. Который удел Захватил он! Но в мыслях домой он летел.
«На коня ветроногого сяду! Воочью Вновь увижу свой край! — он раздумывал ночью, Без возлюбленной родины что мне мой сан! Вновь твой воздух вдохну, о родной Хорасан! На персидскую землю поставлю я ногу, Снова в царство Истахра увижу дорогу, Озарю своим блеском свой радостный дол, До небес вознесу свой великий престол, По стране, где рождается сладость, проеду, Там с добром и со злом поведу я беседу, Стародавний порядок восставлю опять, Повелю пред царем снова прах лобызать, Утвержу за служенье былую оплату, Буду ласков. В свою призывая палату Всех просящих, большие вручу им дары, И весь мир будет радостен с этой поры!» Так с собой он беседовал в ночи иные, Наполняя раздумьями смены ночные. Управитель Абхазии, мощный Дувал, Тот, которому царь важный сан даровал, Искендеру служил. С препоясанным станом Он проехал по всем завоеванным странам. И пришел он к царю. Весь горел он огнем И стенал, как литавры под бьющим ремнем. Услыхал Искендер, славный сын Филикусов: «Повелитель! В Абхазии толпища русов. Помоги, государь! Набежали враги, Полонили весь край! Помоги! Помоги! Из аланов и арков полночным отрядом Вся страна сметена, словно яростным градом. И враги всю Дербентскую заняли высь, И до моря по рекам они добрались. Мне прибывший сказал: «Этой смелостью ярой Обновили они жар вражды нашей старой. Опустел целый край изобилья и нег. Да узнает предел этот страшный набег! Не отыщется счета абхазцам убитым, Не отыщется счета жилищам разбитым, Не осталось в амбарах крупинки зерна, Не хранит ни дирхема пустая казна! Где сокровищниц блеск? Вновь блеснет он едва ли! Руки вражьих бойцов шелк с престола сорвали! Опрокинута, смята, разбита Берда, От богатого города нет и следа. Нушабе пленена! Радость канула наша! Царь, о камень разбита прекрасная чаша! Из невест, что ты видел с прекрасной Луной, Не осталось на месте, о царь, ни одной! Все смешалось в стране, целый мир опечален, В подожженных селеньях лишь груды развалин. Лучше было бы пасть мне под вражьей рукой, Не изведав беды, погрузиться в покой! Я возвышен тобой, а в темнице и дети И жена моя стонут, иль нет их на свете! Коль не двинешь войска ты навстречу врагу, Лишь к творцу я воззвать о защите смогу. Рум с Арменией вместе в короткое время Может ввергнуть в беду это смелое племя. Если к кладу дорогу сыскали они, Поспешат они дальше. Наступят их дни, Города завоюют и целые страны: Лишь на битвы способны их грозные станы, Не умеют они расстилать скатертей, Но о смелости их много слышим вестей. Захотят они новых набегов, и вскоре Многим странам от них будет горькое горе. Правосудье не наше в душе храбрецов, Отберут все товары они у купцов.
Покоривши наш край, в своем беге угрюмом, Завладеют они Хорасаном и Румом!» Помрачнел Искендер, услыхав, как Дувал О жене и о детях своих горевал. А судьба Нушабе! Невозможной бедою Пронеслась эта буря над милой Бердою! Царь свой лик наклонил, и мгновенье прошло, — И Возвышенный грозное поднял чело: «Не напрасно душа твоя к трону воззвала: В моем сердце печаль, как и в сердце Дувала, Мой приказ: на уста ты наложишь печать, — Ты сказал. Должно мне свое дело начать. Узришь ты: я помчусь к призывающим странам, Сколько вражьих голов захвачу я арканом! Сколько смелых сумеют на помощь поспеть, Сколько львиных сердец я заставлю вскипеть! Я сломлю гордецов! Львам ведь только в забаву Осмелевших онагров повергнуть ораву. Что буртасы! Что арки! Иль царь изнемог? Будут головы вражьи у этих вот ног! Если Рус — это Миср, его сделаю Нилом! Под ногами слонов быть всем вражеским силам! Я на вражьих горах свой воздвигну престол, Я копытом коня вражий вытопчу дол. Ни змеи не оставлю нагорным пещерам, Ни травинки — полям! Быть хочу Искендером, А не псом! Если я этим львам не воздам, — То у всех на глазах уподоблюсь я псам! Если я не покончу, как с волком, с Буртасом, — Стану жалкой лисой. Надо только запасом Нужных дней обладать. Возмещенье сполна От напавших получит абхазцев страна. Мы низвергнем врагов, и вернется к нам снова Все, что взяли они из-под каждого крова. Мы спасем Нушабе! Возвратится тростник, Полный сахара, сладкий засветится лик.
ИСКЕНДЕР ПРИБЫВАЕТ В КЫПЧАКСКУЮ СТЕПЬ
Дай мне, кравчий, напитка того благодать, Без которого в мире нельзя пребывать! В нем сияние сердца дневного светила. В нем и влаги прохлада и пламени сила. Есть две бабочки в мире волшебном: одна Лучезарно бела, а другая черна. Их нельзя уловить в их поспешном круженье: Не хотят они быть у людей в услуженье. Но коль внес ты свой светоч в укромный мой дом, Уловлю уловляемых долгим трудом. * * * Разостлавший ковер многоцветного сада Свет зажег от светила, и льется услада. Тот, кого породил славный царь Филикус, Услыхав от абхазца, как пламенен рус, Размышлял о сраженьях, вперив свои очи В многозвездную мглу опустившейся ночи. Все обдумывал он своих действий пути, Чтоб исполнить обет и к победе прийти. И когда рдяный конь отбежал от Шебдиза, И сверкнул, и ночная растаяла риза, — Царь оставил Джейхун, свой покой отстраня, Чтобы в степи Хорезма направить коня. За спиной его — море: несчетные брони, А пустыни пути — у него на ладони. Степь Хорезма пройдя, он Джейхун перешел, И пред ним вавилонский раскинулся дол. Царь на русов спешил и в своих переходах Ни на суше покоя не знал, ни на водах. Не смыкал он очей, — и, огнем обуян, Пересек он широкие степи славян. Там кыпчакских племен увидал он немало, Там лицо милых жен серебром заблистало. Были пламенны жены и были нежны. Были солнцем они и подобьем луны. Узкоглазые куколки сладостным ликом И для ангелов были б соблазном великим. Что мужья им и братья! Вся прелесть их лиц Без покрова, — доступность открытых страниц. И безбрачное войско душой изнывало, Видя нежных, не знавших, что есть покрывало. И вскипел в юных душах мучительный жар, И объял всех бойцов нетерпенья пожар. Но пред шахом, что не был на прелести падким, Не бросались они к этим куколкам сладким. Царь, узрев, что кыпчачки не чтут покрывал, Счел обычай такой недостойным похвал: «Серебро этих лиц, — он подумал однажды,— Что родник, а войска изнывают от жажды». Все понятно царю: жены — влаги свежей, И обычная жажда в душе у мужей. Целый день посвятил он заботе об этом: Всех кыпчакских вельмож он призвал и, с приветом Выйдя к ним, оказал им хороший прием. И возвыся их всех в снисхожденье своем, Тайно молвил старейшинам: «Женам пристало, Чтобы в тайне держало их лик покрывало. Та жена, что чужому являет себя, Чести мужа не чтит, свою честь погубя. Будь из камня она, из железа, но все же Это — женщина. Будьте, старейшины, строже!» Но, услышав царя, эти стражи степей, — Тех степей, где порою не сыщешь путей, Отклонили его повеленье, считая, Что пристоен обычай их вольного края. «Мы, — сказали они, — внемля воле судьбы, Услужаем тебе. Мы лишь только рабы, Но лицо покрывать не показано женам Ни обычаем нашим, ни нашим законом. Пусть у вас есть покров для сокрытия лиц, Мы глаза прикрываем покровом ресниц. Коль взирать на лицо ты считаешь позором, Обвинение шли не ланитам, а взорам. Но прости — нам язык незатейливый дан— Для чего ты глядишь на лицо и на стан? Есть у наших невест неплохая защита: Почивальня чужая для скромниц закрыта. Не терзай наших женщин напрасной чадрой, А глаза свои лучше пред ними закрой! Прикрывающий очи стыда покрывалом Не прельстится и солнца сверканием алым. Все мы чтим Повелителя, никнем пред ним, За него мы и души свои отдадим. Верим в суд Повелителя строгий и правый, Но хранить мы хотим наши старые нравы». Искендер замолчал, их услышав ответ. Бесполезно, решил он, давать им совет. Попросил мудреца всем дававший помогу, Чтоб ему он помог, чтоб навел на дорогу: «Те, чьи косы, как цепи, чей сладостен лик, Соблазняют, и яд их соблазна велик: Гибнет взор, созерцающий эту усладу, Как ночной мотылек, увидавший лампаду. Что нам сделать, чтоб стали стыдливей они, Чтобы скрыли свой лик? Дай совет, осени». И познавший людей молвил шаху: «Внимаю Мудрой речи твоей, твой приказ принимаю. Здесь, в одной из равнин, талисман я создам, Сказ о нем пронесется по всем городам. Сотни жен, проходящих равниною тою, От него отойдут, прикрываясь фатою. Только надо, чтоб шах побыл в той стороне И велел предоставить все нужное мне». Взявши силой и с помощью золота, вскоре Все добыл государь, — и на вольном просторе Муж, в пределах искусства достигший всего, Стал трудиться, являя свое мастерство. Он иссек, всех привлекши к безлюдному месту, Из прекрасного черного камня невесту. Он чадрой беломраморной скрыл ее лик, — Словно свежий жасмин над агатом возник. И все жены, узрев, что всех жен она строже, Устыдясь, прикрывали лицо свое тоже. И, накинув покровы на сумрак волос, Укрывали с лицом и сплетение кос. Так имевший от счастья немало подачек Укрываться заставил прекрасных кыпчачек. Царь сказал мудрецу, — так он был поражен: — «Изменил ты весь навык столь каменных жен, Ничего не добился я царским приказом, А твой камень в рассудок приводит их разом». Был ответ: «Государь! Мудрых небо хранит. Сердце женщин кыпчакских — суровый гранит. Пусть их грудь — серебро, а ланиты, что пламень, Их привлек мой кумир, потому что он камень. Видят жены, что идол суров, недвижим, И смягчаются в трепете сердцем своим: Если каменный идол боится позора И ланиты прикрыл от нескромного взора, Как же им не укрыться от чуждых очей, Чтобы взор на пути не смущал их ничей! Есть и тайна, которою действует идол, Но ее, государь, и тебе я б не выдал!» Изваяньем таинственным, в годах былых, Был опущен покров на красавиц степных. И теперь в тех степях, за их сизым туманом, С неповерженным встретишься ты талисманом. Вкруг него твой увидит дивящийся взор Древки стрел, словно травы у сонных озер. Но хоть стрелам, разящим орлов, нету счета, — Здесь увидишь орлов, шум услышишь их взлета. И приходит кыпчаков сюда племена, И пред идолом гнется кыпчаков спина. Пеший путник прядет или явится конный, — — Покоряет любого кумир их исконный. Всадник медлит пред ним и, коня придержав, Он стрелу, наклоняясь, вонзает меж трав. Знает каждый пастух, мимо гонящий стадо, Что оставить овцу перед идолом надо. И на эту овцу из блистающей мглы Раскаленных небес ниспадают орлы. И когтей устрашаясь булатных орлиных, Ищут многие путь лишь в окрестных долинах. Посмотри ж, как, творя из гранитной скалы, Я запутал узлы и распутал узлы. Дай мне, кравчий, невесту с прикрытым лицом, Если брачным невеста пленилась венцом. И, ладони омыв, я, изнывший в разлуке, К этой деве смогу протянуть свои руки. * * * Снова в сад мой влетел соловей. Посмотри; Вновь на яркий мой свет прилетела пери. Облик светлой пери все ясней, все яснее, Я же тающим призраком стал перед нею. В руднике Аримана, где проблеска нет, Я, блуждавший во мраке, достал самоцвет. Слава мудрым, изрывшим суровые недра, Чтобы золото дать нам рукой своей щедрой!
Стихотворная библиотека. Становитесь участником и публикуйте свои собственные стихи прямо здесь
Стихотворное чудовище – многоязычный сайт о поэзии. Здесь вы можете читать стихи в оригинале на других языках, начиная с английского, а также публиковать свои стихи на доступных языках.
Poetry in Russian is a collective member or a member collective representing several centuries worth of Russian poetic heritage. Poetry in Russian strives to include poets who are important but perhaps are not as prolific as the major classical authors.
