Поэзия революционной Москвы, Берлин, 1922, сканированный текст книги

Книга издана в русской, а не большевистской, орфографии и не была отсканирована правильно . Мой совет читать её на экране полностью – на этой странице вы можете читать поэзию революционной Москвы

Неотредактированный текст следует

ПОЭЗИЯ РЕВОЛЮЦИОННОЙ МОСКВЫ

Настоящий сборникь не является антологей, н я далекъ отъ мысли отобразить въ немъ съ должной полнотой и всесторонностью современную русскую поэзио. Я располагалъ изкоторыми рукописями, повременными издашями и книгами, вывезенными мною весной с. г. изъ Росси. ‘Гворчество поэтовъ петербургскихъ, благодаря бЪдности матергала представлено случайными и скудными образцами (Блокъ, Ахматова, Мандельштамъ, Гумилевъ). Совершенно отсутствуютъ Кузмииъ, а также Андрей Б%флый и Балгрушайтисъ.

Цель этой книги показать, что несмотря на трудныя, а подчасъ и трагичесая условая, руссме поэты продолжаюотъ свою отвЪтственную работу. БолБе того—попавъ во Францию, где что ни день выходитъ новый сборникъ стихевъ, гдЪ поэты болзе или менЪе сыты, я могъ убЪдиться въ томъ, что Музы решительно предпочитаютъ подвижиичесмя кельи одичавшей Москвы уютпымъ кофейнямъ Монпарнасса. Безпристрастный читатель, который въ поэзи нщетъ поэзию, а не аргументы для злободневной борьбы долженъ будетъ признать, что русская поэзiя переживаетъ теперь полосу нодъема. Страшные годы войны и револющи окончательно вылфчили ее отъ апемш, эстетизма и отъ пепритязательныхъ фокусовъ различныхъ эфемерныхъ школъ.

Никогда голосъ Вячеслава Иванова не звучалъ съ такой убедительной ясностью и простотой, какъ въ «Зимнихъ Сонетахъ». Это добровольчое обнищаше, отказъ отъ всего великолфгия своихъ одЪфяшй создали изъ Вячеслава Иванова поэта всечеловЪческаго, которымъ могутъ гордиться наши дни. Творчество целаго ряда поэтовъ иного поколѣния окрепло и съ разительной яркостью выявилось въ теченше послЪднихъ ЛЪтЪъ. Этотъ законный процессъ людямъ, разлученнымъ съ современной поэз!ей, показался нѣсколько пеожиданнымъ, но отъ этого не потерялъ своей реальности. Недавне дебютанты: Маяковскiй, ЕсенинЪ, ЦвЪтаева, Пастернакъ стали мастерами.

Наконецъ пришли совсѣмъ новые, какъ всегда несколько сумбурной и разношерстной толпой. Изъ нихъ уже съ нѣкоторой уверенностью можно отмефтить имена Ковалевскаго, Казина и Буданцева.

Читатель легко опознаетъ печать современности почти на всЪхъ произведеняхъ русскихъ поэтовЪ. Это свидфтельствуетъ не о какомъ либо низкомъ оппортунизмѣ, а исключительно о желании осознать и художественно возсоздать нашу эпоху катастрофъ и сдвиговъ. Въ выборе стихотворенй, тесно связанныхъ съ длящимся понынЪ столкновенемъ различныхъ мiровоспраятий, я проявилъ должное безпристрасте, представивъ всѣ существующие оттфнки отъ Маяковскаго до Цвѣтаевой, поскольку они находились въ предѣлахъ подлинной поэзии.

Еще быть можетъ одно обстоятельство бросится въ глаза читателю—это нѣкоторое формальное «поправѣнiе» современной поэзiи, тоесть приближеше ея по обороту спирали къ классическимъ образцамъ, реабилитащя ямбовъ и рЬьшительное преобладанiе архитектурной ясности надъ ассоцативными туманностями. Это направленiе внфшне какъ бы расходится съ молодой русской живописью или театромъ. Но противорЪч1е это иллюзорное, на самомъ дЪлЪ несуществующее. Поэзiя, какъ и друме виды искусствъ, послЪднiе годы устремляется къ задашямъ конструктивнымъ, къ строгости формъ,

къ ясности построений и къ максимальной общности чувствовашй. Импрессаонизмъ—въ сго апархическихъ, предѣльно индивидуалистическихъ формахъ преодоленъ, и тѣми изъ символистсвтЪ, которые продолжаютъ жить и двигаться, и футуристами. Можно съ увЪ5ренностью сказать, что, съ точки зрфня внфшпихъ раздѣлешй и борьбы различныхъ формъ, русская поэзая впервые послЪ 90-хъ годовъ, то есть эпохи первыхъ аттакъ символизма, представляетъ собой достаточно однородный, сплоченный станъ.

О ценности достижешй сможетъ судить всяюмй по своимъ законамъ. Но надѣюсь все же, что книга эта будетъ нечаянной радостью для многихъ и покажетъ имъ, какъ несправедливы разсужденя о гибели росайской поэзи. Въ Росс!и выходитъ очень мало книгъ. Не только, чтобы напечатать стихи, но порой, чтобъ ихъ написать у поэта не находится четвертушки бумаги. Общия матеральныя условя жизни достаточно извфстны. Но великое потрясене, которое принесло поэтамъ голодъ и муку, Поэз1и дало новый пафосъ (однимъ-—отчаяня, другимъ —надежды) и, я вЪрю, что любяший дЪйствительно русскую литературу съ радостью приметъ эту книгу, какъ благую вЪсть о томъ, что живыхъ не надо искать средь мертвыхъ.

Илья Эренбургъ

Р. . Заглаве настоящаго сборника принадлежитъ не мнЪ, но издательству.

Авзусть 1921 з.

Поэзiя революцонной Москвы

Адалисъ.

ДЪла любви несложны и невинны,

Не много тайнъ влюбленный узнаетъ: Мы измѣряемъ свЪтлыя глубины, Принявъ любовь за корабельный лотъ.

Пучины дней въ лицо лучами мЪтятъ, Очамъ темны и солопы устамъ,

И не понять — морскмя-ль звёзды свЪтятъ, Небесныя-ль трепещутъ по ночамъ!

О, грозный понтъ! Испытанно и зыбко Твоя зеленая вскипаетъ кровь.

ВолнЪ волна — не первая ошибка, Волна волнф — не первая любовь.

Доноситъ вЪтеръ праздные вопросы, Качаютъ волны древнюю весну, — Й только мы, жестокме матросы, Любовью измфряемъ глубину!

Ахъ, на глаза-ль твои, на губы-ль Должна я пЪть на новый ладъ, богда любовь пошла на убыль, Повфявъ тысячью прохладъ.

Неправедное это дЪло, — Любовь за жизнiю пустой, Какъ мЪдь коринфская звенФла, А таетъ будто воскъ простой.

Не стыдно ли глядфть невиино, ‘Че стыдно ли уразумЪть,

что воина и римлянина

ПлЪфнила восковая МЪдь.

И воть за ньжныя долины

Метнулъ для полуночныхъ золъ

Свой тусклый щитъ, свой щитъ пчелиный Отчаявиийся дискоболъ.

И вотъ окрестности яснѣе. Не сожалЪй, не .суесловь, Въ медовомъ холодЪ коснѣя, Стоитъ ущербная любовь. 1920.

Павелъ Антонольснй.

МЪДНЫЙ ВСАДНИКЪ.

Тяжелозвонкое скаканье.. По потрясенной мостовой,

Пушкинъ.

Се — Азъ лечу по струнамъ магистралей Въ росайскй бредъ и колокольный гулъ. София тамъ, царица ли, сестра ли,

За ураганомъ перекрестныхъ дулъ.

Се — въ облакахъ гудятъ мои ботфорты, Броню Дракона бЪшено топча.

Се — Азъ лечу. За мною войскъ когорты, Качается набатомъ каланча.

Траншеи, развороченныя шпалы,

Казармы смрадъ, жаръ топокъ паровыхъ,–Такъ начался походъ машинъ усталыхъ На хищный разумъ, вышколивший ихъ.

На костыляхъ, всей грудью припадая, Откинувъ дымъ со лЭовъ, крича: назадъ, Грядетъ за мной голодная орда ихъ. Окно въ Европу стало срывомъ въ адъ.

Препопъ форты механикъ Императоръ Расплавлю храпомъ мЪднаго коня. Изъ тьмы чудовищъ Мiровой театръ Неукрощениымъ предпочелъ меня.

И я застылъ надъ гадиной злодЪйства, Простуженъ вЪтромъ ладожскимъ — лечу. Замфиитъ мн игла Адмиралтейства

За упокой горящую свЪчу.

НА РОЖДЕШЕ МЛАДЕНЦА.

Дитя. Понимаешь ты? вотъ онъ, твой мръ, — златотропная школа:

Кружится за глобусомъ глобусъ. Сражаются чучела тьмы.

Будь смфлымтъ, будь нищимъ. И жадно сквозь щель бредового раскола Разлейся въ глаза первымъ встрЪчнымъ и мертвымъ заройся въ умы.

Не тьма за окномъ подымалась, не время за временемъ стлалось,— Изъ праха растущее тЪльце несли пеленать въ паруса.

Твоя колыбель —цфлый городъ и вся мiровая усталость,

Твоя колыбель развалилась, подымемъ тебя па лЪса,

Рожденный въ годину расплаты, о ТЬхЪ, кто платилъ, не печалься, —

Мы все по счетамъ заплатили, недаромъ на вышку ты взлЪЗЪ,

Недаромъ отъ Волги до Рейна — подъ легкую

— музыку вальса,

Подъ громъ императорскихъ гимновъ, подъ огненный маршъ марсельезъ,

Студенты, попы, кочегары, шпюны, застрфльщики, вЪстники,

Полки, корпуса БФлой Расы, другъ друга зовутъ изъ-за горъ.

Въ содружествЪ бурь всенародныхъ ивъ смерти, какъ въ жизни, ровесники;

Недаромъ, недаромъ, недаромъ межъ вами н-мой договоръ.

Такъ слушай, смиренно, всЪ правды, вЪщанные въ томъ договорЪ,

Тебя обступили три вѣка шкафами нечитанныхъ КНИГЪ.

Ты маленьюй ихъ барабанщикъ, вЪкамъ выбиваюций зорю,

То бьетъ въ барабанъ твоей жизни самъ Богъ — твой громовый Двойникъ.

Анна Ахматова.

Чѣмъ хуже этотъ вЪкъ предшествовавшихъ? РазвЪ ТЪмъ, что въ чаду печалей и тревогъ Онъ къ самой черной прикоснулся язвЪ, Но исцФлить ‘ее не могъ.

Еще на запад земное солнце свЪтитъ, И кровли городовъ въ его лучахъ горятъ. .. А здЪсь ужъ бЪлая дома крестами мЪтитъ, И кличетъ вороновъ, и вороны летятъ.

Александръ Блонъ.

Надъ старымъ мракомъ мiровымъ Исполненнымъ враждой и страстью, НавстрЪфчу кликамъ боевымъ Зарфетъ небо новой властью.

И скоро сумракъ тучъ прорвутъ Лучи — зубцы ея короны,

И люди съ битвы потекутъ Къ ея сверкающему трону.

Ослѣпнемъ въ ‘царственныхъ лучахъ Мы, знавше лишь ночь да бури,

И самый мфъ сотрется въ прахъ Подъ тихимъ ужасомъ лазури.

СмЪялись бфдные невЪжды, — Похитилъ я, младой пЪвецъ, У безнадежности — надежды,

У безконечности — конецъ.

МнЪ самому и дикъ и страненъ Тоть свЪтъ, который я зажегъ, Я самъ своей стрЪлою раненъ, Самъ передъ новымъ изнемогъ.

Идите мимо — погибаю, Глумитесь надъ моей тоской, Мой мръ переживетъ, я знаю, Меня и страшный смЪхъ людской.

Въ ть дни, когда душа трепещетъ Избыткомъ жизненныхъ тревогъ, Въ какихъ-то дальнихъ сферахъ блещетъ МнЪ Твой, Далекая, чертогъ.

И я стремлюсь душюй тревожной Отъ бури жизни отдохнуть, Но это счастье невозможно, Къ твоимъ чертогамъ труденъ путь.

Оттуда свЪтитъ лучъ холодный, Сяетъ куполъ золотой — Доступный лишь душЪ свободной, Не омраченной суетой.

Ты только ослЪфпишБ сверканьемъ Отвыкший отъ видфнi взглядъ, И уязвленная страданьемъ Душа воротится назадъ.

И будетъ жить, и будетъ видфть Тебя, сквозящую вдали — Чтобъ только зле ненавидфть Пути постылые земли.

Валер!й Брюсовъ.

Помню, помню: вечеръ нЪжный; За охномъ просторъ безмолвный; 6Ълой яблони цвЬты;

Взоръ твой милый, неизбЪжный; Миги катятся какъ волны;

Въ цѣломъ мрЪ — я и ты.

Помню, помню! Это было -— Словно въ пропасти глубокой, Да, пятпадцать лЪтъ назадъ! Время птицей легкокрылой Унесло меня далеко —

Въ новый рай и въ новый адъ.

Розы, лавры, олеандры,

Лица съ черными глазами, Блескъ побЪдъ, паденш стыдъ… Какъ въ видфни Кассандры Тѣнь стипйская межъ нами Окровавлена стоитъ.

НЪтъ къ прошедшему возврата. Все въ пространствЪ по орбитамъ Мы должны впередъ скользить, Стать чужими — вотъ расплата

За блаженство: въ ТЪЛЪ слитомъ Сердце съ сердцемъ съединить!

ТРЕТЬЯ ОСЕНЬ.

Вой, вЪтеръ .осени третьей, Просторы Росци мети, Пустыя обшаривай клѣЪти, Нищихъ вали на пути;

НасмЪхайся горестнымъ плачемъ, Глядя, какъ голодъ, твой братъ, То зерно въ подземельяхъ прячетъ То душитъ грудныхъ ребятъ;

Догоняй позда на уклонахъ, ГдЪ въ теплушкахъ люди гурьбой Ругаются, корчатся, стонутъ, Дрожа на мЪфшкахъ съ крупой;

Въ городахъ безфонарныхъ, беззаборныхъ, ГдЪ пляшетъ нужда въ домахъ, Покрутись въ безлюди черномъ,

Когда то шумномъ, въ огняхъ;

А тамъ, на погнутыхъ фронтахъ, Куда толпы пришли на убой, Дымъ разстилай къ горнизонтамъ, Поднятый пьяной пальбой!|

Эй, вЪтеръ съ горячихъ взморий, ГдЪ спитъ въ олеандрахъ рай, Развфвай наше русское горе, Наши язвы огнемъ опаляй!

Но вслушайся: въ гулЪ орудий,

Подъ проклятья, подъ вопли, подъ громъ, Не дружно ли, общей грудью,

Мы новые гимны поемъ?

Ты, летящий съ морей къ равнипамъ, Съ равнинъ къ зазубринамъ горъ, Иль не видишь; подъ стягомъ единымъ, Вновь сомкнутъ великй просторъ!

Надъ нашимъ нищенскимъ пиромъ Свфтъ небывалый зажженъ,

Торопя надъ встревожениымъ мiромъ Золотую зарю временъ.

Эй, вЪтеръ, вЪтеръ|! повфдай,

Что въ. распряхъ, въ тоскЪ, въ нищетф, Идетъ къ заповфднымъ побфдамъ,

Вся Росся, вЪрна мечт,

Что прежняя сила жива въ ней,

Что, уже торжествуя, она

За собой, все властнЪфй, все державнЪй Земныя ведетъ племена!

СГАЗЗѣЗСНЕ \МАГРОКОѣЗМАСНТ.

(Гете. Фаустъ, часть 2).

Ночи, когда надъ городомъ Дымы лЪсныхъ пожаровъ,

А выше, элтлинскимъ морокомъ, Гекаты проклятыя чары, —

Всф углы видфиьями залили,

Закруживъ ихъ дьяРоЛЬСкИиМЪ вальсомъ, И четко Судьбы сандали

Стучатъ по изрытымъ асфальтамъ.

Дыша этой явью отравленной, Ловя въ ней античные ритмы, Губами безжалостно сдавливай Двухъ голубковъ Афродиты;

Лотъ любви, морякъ озадаченный, Бросай въ тревогф безсонныхъ вахтъ! Иль въ СовЪтской МосквЪ назначена Сазузсне \аiриго1зпас в?

Подползаютъ на брюхЪ сфинксы, Стимфалиды взмываютъ крыломъ,

Чу! Скачетъ сквозь мракъ лабиринтскй Мудрый кентавръ, Хиронъ.

Куда? не къ ЕленЪ ли? Лебедемъ въ гриву вплетись, Нѣги Эгейския вспЪнивай

Къ Скейскимъ высотамъ мчись!

Городъ иль море?

Троя иль Ресефесеръ?

Мы съ Фаустомъ поспоримъ Въ перегонкЪ сфеоъ!

Запрокипулась Большая МедвЪдица, Глазть Гекаты мЪтитъ гостей,

А цпымъ пожара все стелется, Заливая нашу постель.

Серг5й Буданцевъ.

РОСИИ.

Съ Москвы черезъ Рязань на Астрахань ветловая дорога, почтовый непрозжиЙ трактъ.

СтолЪий неизжитая морока пепастий выпила о5рюозглый страхъ и мракъ.

Истасканъ день.

Морщинистъ лика быть, тысячельт!й быть морщинисть у пор ВЧ. Забытъ по тракту звонъ копытъ, породистых кобылъ звонъ рзкуй и горячий.

Такъ это Ты; Власть Тьмы и Ревизоръ. И кто-то изъ Тебя (подуетъ какъ на блюдце) пьетъ твой велик!й подвигъ и раззоръ . кровавыхъ и угрюмыхъ резолющий.

Провидцу снится какъ будетъ бить и виться изъ всфхъ могилъ обличья и обычай.

ВЪдь это Онъ надъ киселемъ провинщй на небЪ вязнетъ неумериий Городничий.

Обтянута въ преданйй плЪсень, ветловый трактъ забыла и измаяла, когда здЪсь бушевалъ глумился куралесилъ прахъ бригадира Льва Измайлова.

Неистовъ бригадиръ. И слухъ о немъ неистовъ. И рЪжетъ спину на конюшнѣ плеть.

Неужто такъ отъ свиста и до свиста Рожать мучения и счастемъ болЪть?

Рожай!

БолЪй!

Я вижу самъ въ пенастьяхъ,

что нынче день, какъ вфчный арестантъ. Когда жъ глаза не будетъ злобой застить могилъ и призраковъ непобЪжденный станъ?

Май 1919 1.

ДЕНЬ. (Изъ поэмы «Родина и Современникъ»).

Ради дня раскрытаго ш Шо

И небесныхъ вольныхъ мастеровъ

Я живу, пишу. Не оттого ли

И дрожить въ рукЪ перо?

Заструилась ранняя дорога,

Льнетъ шоссе къ полыни за тоской. Каждый вечеръ, — будто думалъ Гоголь Разселить Диканьку по Тверской.

И глаза мои роятся, словно

Богтъ расцвфлъ въ Коломенскомъ быту. Здравствуй снова, сновъ зеленыхъ ловля, И сфтями испытуй.

Испытуй меня заводами, горстями Алыхъ брызгъ — возстаньями, войной, Пусть стол5тье пологомъ растянетъ

Эту волю надо мной.

Михаилъ Герасимовъ.

ИЗЪ ПОЭМЫ «ОКТЯБРЬ». 1.

Октябрь постучалъ въ околицу, На крыльяхъ принесъ весну,

А рига склоченная молится, Не видитъ — огонь блеснулъ. Схватилъ за нечесаны волосы, Мотнулась ея голова,

И крикпулъ онъ зычнымъ голосомъ: Соломенная вставай!

Довольно къ поповымъ подмосткамъ. Весна въ октябрЪ расцвѣла. ..

И голосъ властный и четюй Звенитъ по соломЪ села. Довольно бигься кликушей

О барское крыльцо.

Плеснуло солнце въ души

И слезное лицо.

Рыданья подъ сугробами ЦвЪтами проросли. |

И зерна звЪздъ мы торбами РазсЪемъ въ новь земли.

Мы огненными косами Надрфжемъ снфжный дымъ, Чтобъ проростали розами Мужицкюе слЪды.

За ясными полями

И красно и свЪжо.

А липы новыми лаптями Поскрипываютъ о снЪжохъ.

ыы

Засньжилъ жижу въ лужахъ, Засеребрилъ кирпичъ,

Звени, октябрь, и, стужа, Ничтожныхъ возвеличь!

Онъ грудью груди встрЪтилъ Сугробы обагря,

Но вЪетъ вешнй вЪтеръ На крыльяхъ октября. Нежданными цвЪтами Скупой металлъ проросъ, Надъ сталью и станками ЦвЪфтутъ букеты розъ. Покрылъ руды, желЪза Корявое лицо, “

И ржавые нарЪзы ЦвЪточною пыльцой. Знаменъ мы рощи строимъ, ГдЪ солнцемъ всЪ пьяны. Какой Олимгийской игрого Въ восторг души зажжены.

Эммануилъ Германъ.

ИЗЪ «СТИХОВЪ О МОСКВЛ5».

Въ переулкахъ тЪсныхъ — гулъ нагрузки. Надъ крыльцомъ—кустарный голубохъ. Теремокъ! Аляповатый русский Размалеванный лубокъ.

Пестрота отъ этихъ самыхъ Аз, Грязь отъ сна, въ которомъ Русь спалз. Надъ просторомъ бѣЪдности и грязи — Золотые купола.

… И кумушки клялись со всЪхъ стороиъ,

Что трудно жить, что лучше-бъ — по старинкЪ.

О вБтеръ бунта! Опрокинувъ тронъ,

На ближнемъ рынкЪ расплескалъ ты кринки.

И лавочникъ свободу презиралъ.

И видфли Кремлевсюя ворота,

Какъ Иверской лукавый генералъ

Молился за успѣхъ переворота.

Н. Гумилевъ.

ЗАБЛУДИВИШИСЯ ТРАМВАЙ.

Шелъ я по улицЪ незнакомой

И вдругъ услышалъ ворошй грай — И звоны лютни, и дальше громы, Передо мной летЪлъ трамвай.

Какъ я вскочилъ па его подножку Было загадкою для меня.

Въ воздух огиенную дорожку Онъ оставлялъ и при свЪТЪ дня.

Мчался онъ бурею, темной, крылатой, Онъ заблудился въ безднЪ временъ. .. Остановите, вагоноважатый,

Остановите сейчасъ вагонъ!-

Поздно! Ужъ мы обогнули стФну, Мы проскочили сквозь рощу. пальмъ, Черезъ Неву, черезь Нилъ и Сену Мы прогремѣли по тремъ мостамъ.

И промелькнувъ у оконной рамы, Бросилъ намъ вслѣдъ пытливый взглядъ Ниший старикъ, конечно, тотъ самый Что умеръ въ БейрутЪ годъ назадъ.

ГдЪ я? Такъ томно и такъ тревожно Сердце мое стучитъ въ отвЪтЪ: Видишь вокзалъ, на которомъ можно Въ Индию Духа купить билетъ?

Вывѣска… кровью налитыя буквы Гласять — «Зеленая», — знаю, тутъ ВмЪсто капусты и вмѣсто брюквы Мертвыя головы продаютъ.

Въ красной рубашкЪ, съ лицомъ какъ вымя Голову срфзалъ палачъ и миф. Она лежала вмЪстЪ съ другими ЗдЪсь въ ящик скользкомъ, на самомъ днЪ.

А въ переулкЪ заборъ дощатый, Домъ въ три окна, и сфрый газонъ… Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчасъ вагонъ!

Машенька, ты здЪсь жила и пЪла, МнЪ, жениху,. коверъ ткала. ГдЪ-же теперь твой голосъ и тѣло, Можетъ-ли быть, что ты умерла?

Понялъ теперь я — наша свобода Только оттуда бьющий свЪтъ. Люди и ТЪни стоятъ у входа Въ зоологический садъ планетъ.

И сразу вЪтеръ знакомый и сладюй,

И за мостомъ летитъ на меня

Рсадника длань въ желЪфзной перчаткЪ И два копыта его коня.

ВЪрной твердынею православья ВрЪзанъ Исаакй въ вышинЪ. Тамъ отслужу молебенъ о здравьи Машеньки и панихиду по мнЪ.

Но все жъ навЪки сердце угрюмо, И трудно дышать, и больно жить… Машенька, я никогда не думалъ. Что можно такъ любить и грустить.

Петербурзь 1921.

Софья Дубнова.

ИЗЪ КНИГИ «МАТЬ».

Лишь жестоюй безгнЪвенъ нынЪ — Слишкомъ много въ мiрЪ скорбей; Сынъ, суровой служи святынѣ; Если нужно — убей.

СвЪтелъ мести кличъ непреложный, Но напраснымъ убйцей не будь: Вспомни, какъ ты сосалъ безтревожно Материнскую теплую грудь.

191

гьй Есенинъ.

ИЗЪ КНИГИ «ИСПОВЗДЬ ХУЛИГАНА..

Дождикъ мокрыми метлами чиститъ Ивняковый пометъ по лугамъ, Плюйся, вЪтеръ, охапками листьевъ, Я такой же, какъ ты, хулигапъ,

Я люблю когда синiя чащи,

Какъ съ тяжелой походкой волы, Животамн листвой хрипящими

По колЪнкамъ мараютъ стволы. Вотъ оно мое стадо рыжее!

Кто жъ воспЪть его лучше могъ! Вижу, вижу, какъ сумерки лижутъ Слѣды человЪчьихь ногъ.

Русь моя, деревянная Русь!

Я одинъ твой пфвецъ и глашатай, Звфриныхъ стиховъ моихъ грусть Я кормилъ резедой и мятой. Взбрезжи полночь луны — кувшинъ Зачерпнуть молока березъ. Словно — хочетъ кого придушить Руками крестовъ погостъ!

Бродитъ черная жуть по холмамъ, Злобу вора струитъ въ нашъ садъ, Только самъ я разбойникъ и хамъ И по крови степной конокрадъ. Кто видалъ какъ Въ Ночи Кипитъ Киляченыхъ черемухъ рать?

МнЪ бы вт, ночь въ голубой степи ГдЪ пибудь съ кистенемъ стоять.

Ахъ, увялъ головы моей куст, Засосаль меня пЪсенный илЪфиъ. Осуждеит, я па каторгЪ чувсгвъ ВертЪть жернова поэмъ.

Но не бойся, безумиый вЪтръ, плюй спокойно листвой по лугамъ, Не сотретъ меня кличка «поэтъ» ‘Ти въ ифсияхъ, какъ ты хулигаиъ.

.з |

ИЗЪ «СОРОКОУСЛА».

ВидЪли ли вы,

Какъ бЪжитъ по степямъ,

Въ туманахъ озерныхъ кроясь,

Желфзной ноздрей храпя,

На лапахъ чугунный пофздъ?

А за нимъ

По большой травЪ,

Какъ на праздникЪ отчаянныхъ гонокъ,

Тонкя ноги закидывая къ головБ,

Скачетъ красногривый жеребенокъ?…

Милый, милый, смфшной дуралей,

Ну куда онъ, куда опъ гонится?

Неужель онъ не знаетъ, что живыхъ коней

ПобЪдила стальная конница?

Неужель онъ не знаетъ, что въ поляхъ безмянныхь

Той поры не вернегъ его бЪгъ,

Когда пару красивыхъ степныхъ росаянокть

Отдавалъ за коня печеифгъ?

Поиному судьба на торгахъ перекрасила

Нашъ разбуженный скрежетомъ плесъ —

И за тысчи пудовъ конской кожи и мяса

Покупаютъ теперь паровозъ.

Черть бы взялъ тебя скверный госгь! Паша иБсня съ тобой не сживется. )Каль, что въ дЬтствЪ тебя не пришлось Утопить, какъ ведро въ колодцЪ. Хорошо имъ стоять и смотрЪть, Красить рты въ жестяныхъ поцфлуяхъ. Только мнЪ, какъ псаломщику пЪть Надъ родимой страной Аллилуйя. Оттого то въ сентябрьскую склень

На сухой и холодный суглинокъ, Головой размозжась о плетень,

Облилась коовью ягодъ рябина. Оттого то вросла тужиль

Въ переборы тальянки звонкой

М соломой пропахиий мужикъ Захлебнулся лихой самогонкой.

Авзусть 1920.

ОТРЫВОКЪ ИЗЪ «ИСПОВЪДИ ХУЛИГАЧА».

Бдные, Офдные крестьяне,

Вы павфрно стали некрасивыми, Также боитесь Бога и болотныхъ иБдръ. О, если бъ вы понималн

Что сынъ вашъ въ Россш

Самый лучш поэтъ!

Вы ль за жизнь его сердцемъ не пидивБли,

Когда босыя ноги онъ въ лужахъ осенних мокалъ?

А теперь опъ ходитъ въ цилиндрЪ

И лакированныхъ башмакахъ!

Но живетъ въ пемъ задоръ прежней вправки Деревенскаго озорнихка.

Каждой коров съ вывЪски мясиой лавки Опъ кланяется издалека.

А встрЪчаясь съ нзвозчикомъ на площади, Вспоминая запахъ навоза съ родныхъ полей, Оишъ готов, нести хвостъ каждой лошади Какь вЪичальнаго платья шлейфъ.

Ноябрь 1920.

———ы—ы———-—

ИЗЪ КНИГИ «ТРЕРЯДИИЦАА».

Мар!енгофу. Я ипослфднй поэтъ деревни, Скроменъ въ пЪфсняхъ досчатый мостъ. За прощальной стою обЪфдней Кадящихъ листвой березъ. Догоритъ золотистымъ пламенемъ Изъ тЪлеснаго воска свЪча, И луны часы деревянные Прохрипять мой двфнадцатый часъ. На тропу голубого поля Скоро выйдетъ желфзный гость. Злакъ овсяный, зарею пролитый, Соберетъ его черная горсть. Не живыя, чужия ладони, Этимъ пфснямъ при васъ не жить. Только будутъ колосья — конн О хозяин старомъ тужить. Будетъ вътеръ сосать ихъ ржанье, Ланихидный справляя плясъ. Скоро, скоро часы деревянные Трохрипятъ мой двфнадцатый часъ.

Я нокинулъ родимый домь, Голубую оставилъ Русь.

Въ три звфзды березнякъ надъ прудомъ Теплитъ матери старой грусть, Золотою лягушкой луна Распласталась на тихой водЪ. Словно яблочный цвЪтъ, сЪдина У отца пролилась въ бородЪ.

Я не скоро, не скоро вернусь Долго пть и звенѣть пургѣ. Стережетъ голубую Русь

Старый кленъ на одной ногЪ.

И я знаю, есть радость въ немъ, ТЪмъ, кто листьевъ цфлуетъ дождь. Оттого, что тотъ старый кленъ Головой на меня похожъ.

ИЪСНЬ О СОБАКТЪ.

Утромъ въ ржаномъ закутЪ, ГдЪ златятся рогожи въ рялъ, Семерыхъ ощенила сука, Рыжихъ семерыхъ щенятъ..

До вечера она ихъ ласкала, Причесывая языкомъ,

И струнлся снфжокъ подталый Подъ теплымъ ея животомъ.

А вечеромъ, когда куры, Обсиживаютъ шестокъ,

Вышелъ хозяинъ хмурый, Семерыхъ всфхъ поклалъ въ мЬшокь. По сугробамъ она бЪжала, Поспфвая за нимъ бЪжать,

И такъ долго, долго дрожала Воды незамерзшей гладь.

А когда чуть плелась обратно, Слизывая потъ съ боковъ, Показался ей мЪсяцъ надъ хатой Однимъ изъ ея щенковъ.

Въ синюю высь звонко

Глядфла она скуля,

А мѣсяцъ скользилъ тонюй,

И скрылся за холмъ въ поляхъ. И глухо, какъ отъ подачки, Когда бросятъ ей камень вЪ смЪхЪ, Покатились глаза собачьи Золотыми звфздами въ снЪтЪ.

КЛЮЕВУ.

Теперь любовь моя не та.

Ахъ, знаю я, ты тужишь, тужишь, О томъ, что лунная метла

Стиховъ не расплескала лужи. грустя и радуясь звЪздЪ,

ТебЪ спадающей на брови,

Ты сердце выпфснилъ избЪ,

[Чо въ сердцф дома ис построилъ. И тотъ, кого ты ждалъ въ ночи, Прошелъ, какъ прежде, мимо крова. О, другъ, кому жь твои ключи

Ты золотилъ поощимъ словомъ? ТебЪ о солнц ие проифть,

Въ охошко не увидфть рая.

Такъ мельчица, крыломть махая, Съ земли не можетъ улетЪть.

ИЗЪ ПОЭМЫ «КОБЫЛЬИ КОРАБЛИ.

Буду пЪть, буду пБть, буду пить! Не обижу ни козы, ни зайца.

Если можно о чемъ скорбЪть, Значитъ можно чему улыбаться.

ВсЪ мы яблоко радости носимъ,

И разбойный намъ близокъ свистъ. Сръжетъ мудрый садовникъ -—осепь, Головы моей желтый листъ.

Въ садъ зари лишь одна стезя, Сгложетъ рощи октябрьсый вЪтръ. Все познать, ничего це взять Пришелъ въ этотъ мръ поэтъ. Онъ пришелъ цѣловать коровъ, Слушать сердцемъ овсяный хрустъ Глубже, глубже, серпы стиховъ! Сыпь черемухой, солнце кустъ!

Вячославъ Иваноз?>.

ГИМНЫ ЭРОСУ.

Отъ кликовъ ночыо лунпой Оленьяго самца

До арфы тихострунпой Унылаго пЪвца,

Заклятемъ кольца Изъ-подъ плиты чугунной На краткое мгновенье Зовущее видЪнье

Невфстина лица, —

Отъ соловьиныхъ чаръ

Надъ розой Суристана

И голубиныхъ паръ Гурлящихъ у фонтапа,

И вздоховъ океана

До скрипокъ и ‚фанфаръ, Замкнувшихъ стонъ мровъ Въ одинъ предсмертный зовъ Изольды и Тристана, —

Томленья всфхъ скитальцевъ

По цЪли всЪхъ дорогъ,

Ты, Эросъ, другъ страдальцевъ, Палачъ и мистагогъ, Голодных алчный богЪ, Ичелиной зыбыю пальцевь

У струй, звенящихъ въ зноЪ, Сливаешь въ гимиь, живос Маняний за порот\ь |

Тобой произсиный, вникъ

Я зъ звоиъ златого лука,

И понялъ учепикъ,

Что золото — разлука,

Что Смерть — Любви порука, Что Смерть — Любви двойниикъ; Что для души земной ОиЪ — судьбы одной

Два имепи, два звука.

7 Тебф хвала, въ чьихь львиныхъ лапахт,

Я ланью былъ, сердецъ Молохъ!

Богъ — тБнь, богль — тать, богь — взоръ, богъь — запахтъь,

Зовъ пеотступный, смутный вздохъ!

Богъ —иъжный вихрь… и безнадежность! Богъ — преступленье… и вЪнецъ! Богъ-—волнЪъ пылающихъ безбрежность! Богъ—смертный ужастър! Богъ—конецъ!

И за концомъ-—заря начала! За смертыо—побфдивиий смерть!.. Златая вфтвь плоды качала: Ты руку мнЪ велфлъ простерть!

Ты далъ мнѣ пЪсенную силу,

Ты далъ мнЪф грозы вешнихъ чаръ, Ты далъ мнЪ милую могилу,

Ты даль мнѣЪ замогильный даръ.

Ты растопилъ мои металлы,

И промѣнялъ я свой алмазъ

На слезъ прозрачные кристаллы И па два солнца дальнихъ глазъ.

ЗИМШЕ СОНЕТЫ.

Скользять полозья. Свфтель мертвый снЪгъ. Волшебно лЪсъ торжественный засифженъ. Лебяжьимъ пухомъ сводъ небесъ омреженъ. Быстрей оленя тучъ подлунный бЪгъ.

Чу, колоколъ поетъ про дальнй брегъ; А сонъ полей безвЪстенъ и безбреженъ. НеслЪженъ путь и жребй неизбЪженъ. Святая ночь, гдъ миф сулитъ ночлегъ?

М вижу я, какъ бы въ кристалл дымпочъ, Мою семью въ дому страннопр!имномъ, Въ медвяномъ свЪтЪ праздничныхъ огней.

И сердце тайной близостью томимо, 7Кдетъ искорки средь бора; но саней Прямой полетть стремится мимо, мимо.

езримый вождь глухихъ моихъ дорогъ!

Я подолгу тобою испытуемъ,

Въ чистилищахъ глубохихъ, чей порогъ Мы въ этотъ кругъ рожденьемъ именуемъ.

М гордости гасимой вогь итогъ:

Я съ душами въ узилищахъ связуемъ, Доколь со всѣмъ, чего любить не могъ, Не помирюсь прощеннымъ поцзлуемъ.

Такъ я бЪжалъ суровыя зимы:

Полуденпыхъ лобзанй, сладострастникъ,

Я праздновалъ съ природой вфчный праздникъ, Но кладбище сугробовъ, облакъ тьмы

М рекыемъ метели ледовитой, Со мной сроднилъ наставникъ мой сердитый.

Зима души… Косымъ издалека

Ге лучомъ живо? солнце грФеть;

Она жъ, въ н6мыхъ сугробахъ цфиенЁеть. Ы ей поетъ метелицей тоска.

Охаику дровъ сваливъ у камелька,

Вари пшено, —и часъ тебЪ довлЪетъ. Потомъ усни, какъ все дремой коснЪетъ. Ахъ, вфчности могила глубока!

Оледенфлъ ключъ влаги животворпой,

Застылъ родникъ текучаго огня… О, не ищи подъ саваномъ — меня!

Свой гробъ влачитъ двойпикъ мой, рабъ

, покорный, Я-жъ истинный, плотскому измѣня, Творю вдали свой храмъ нерукотворный.

1\..

Преполовилась темная зима, Солнцеворотъ, что женщины раденьемъ Ца высотахъ встрѣФчали долгимъ бдепьемъ Я праздную; бЪжитъ очей дрема.

Въ лЬсъ лаврозый холодная тюрьма Преобразилась Музы инисхожденьемъ, Онъ зыблется межъ явью и видфньемъ, И въ немъ стоитъ небесная сама.

«Невърный!» — слышу амброайный шопотъ, «Слагался въ пЪснь твой малодушный ропотъ? Ты остовомъ вфтвистымъ шелестЪлъ.

Съ останками листвы сухой и бурой, Какъ дубъ подъ сифгомъ, вЪтрть въ кусгахъ свистЪлЪ

А я въ звЪздахъ звала твой взглядъ понурый».

‚ 49

у.

Рыскуши волхвъ, воръ лютый, сЪрый волкъ! ТебЪ во славу стихъ слагаю зимний.

Голодный слышу вой, ГостепраимнЪй

Ко миъ земля, людской добрЪе толкъ.

Ты жъ ненавидимъ. Знаетъ раб долгь, Хозяйскй песъ. ВолшебнЪй и взаимнЪй Съ наперстникомъ глубокихъ полигимний Ты связанъ, если вфщ гласъ не смолкъ.

Близъ мЪстъ, гдЪ челиъ души съ безвЪстныхъ взмор.

Причалилъ и земл5 рожденъ я былъ

Стоитъ на страж волчй вождь, Егор.

Протяжно тамл» твой волкъ, шаманя, вылъ,

И съ дЬтства мнЪ понятенъ вопль унылый. Бездомнаго огня въ степи засгылой.

М1.

Гючь новолунья. А морозь лютЪИ

МедвЪдицы, пЪъвцу надеждъ отвЪтилъ,

Что стужъь ущербъ онъ съ музой рано встрЪтилъ,

Безпечныхъ легковфрнфе дЪтей.

Не сиротБеть вфра безъ вЪстей Немолчнымъ духъ обЪтованьемъ свЪтелъ, — И въ часъ глухой, чу, возлагаетъ пЪтелъь Весну всЪхъ весенть краще и святЪй.

Звукъ оный, труубный, тотъ, что отворяетъ Послѣднiе затворы зимнихъ вратъ, Твой хриплый гимнъ, вождь утра, предваряетт..

И полночь, пережившее утратъ БРеньемъ тайнымъ сердце ускоряетъ Любимыхъ на лицо земли возвратъ.

МИ.

Худую кровлю треилетъ вЪгръ, и гулох’ ЖелЪза лязгъь и стонъ изъ полутьмы. Пустырь окрестъ подъ пеленой зимы,

И кладбище сугробовъ — переулокъ.

Часъ неурочный полночь для прогулохт По городу, ГДЪ, мнится, духъ чумы, Прошелъ и жизнь глухой своей тюрьмы Въ потайный схоропилась закоулокъ.

До хижины я Ноги доволокъ, Сквозь утлыя чьи стфны дуетъ выог, Но гдЪ укрытъ отъ стужи уголокъ.

Тепло въ чертБ магическаго круга; На очагЪ клокочетъ котелокъ, И свЪтитъ Агни, какъ улыбка друга.

МИ.

Какъ мьеячаю и бъло ина дорогахъ,

Что смертной тЬиью мФритъ мой двойникь, Межъ тЬмъ, какъ самъ я, тайный ученикъ, Дивясь, брожу въ Изидиныхъ чертогахъ!

И миится: здБшнiй, я лежу на дрогахъ, Уставя къ небу мертвый, острый ликъ, М черныхъ коней водить проводникъ, Пустынныхъ горъ въ заснфженныхъ отрогахъ.

И движась рядомъ пофздъ тѣневой По бЪлизнѣ проходитъ снѣговой, Пе вычерченъ изъ мрака лишь вожатый, —

Какъ будто сквозь него струясь, луна Лучи слила съ зарею розоватой — И правитъ путь пресвфтлая жена.

1Х

Твое именование Сиротство,

Зима, зима! Твой скорбный строй — упылость. УдЪлъ — боговъ глухонѣмыхъ немилость.

Твой ликъ — съ устами сжатыми вдовство.

Тамъ въ вышнихъ ночи — славы торжество, Превыспреннихъ, безплотныхъ легкокрылость; БезвЪстье тутъ, безпамятство, застылость; А въ н5драхъ — солнца, солица рождество!

Межъ пальцев алавастровыхъ лампада Психеи зябкой теплится едва. Алмазами играетъ синева.

Грозя виситъ хрустальная громада. Подъ кровъ спасайся, гдЪ трещатъ дрова, Жизнь темная, отъ звЪздныхъ когй хлада.

Х.

Бездомныхъ, Боже, приоти! Нора ‘ютребна земнороднымъ, и берлога Глубокая. Въ тепло глухого лога И звѣря гонитъ зимняя пора.

Не гордыхъ силъ свободная игра, —

За огонекъ востепленпый тревога

Въ себЪ и въ миломъ ближнемъ, — столь убога Жизнь и любовь!.. Но все душа бодра.

Согрфто тфло пламепемъ крылатымъ, Руномъ одфто мягкимъ и мохнатымъ, Въ звфриномъ ликЪ веселъ человЪкъ:

Скользитъ на лыжахъ, править бЪгъ олени… Кто высЪзкъ искру, тотъ себя разсЪкЪъ, На плоть и духъ — два мра вожлелфний.

` 1 д

Х|.

Далече ухиеть въ полЪ вЬтръ почиой, И теплымъ вихремъ, буйный, налетаетъ: Не съ острововъ ли гость, гдЪ обитаетт, На западъ солнца взятыхъ соимъ родной:

Довременной бушуеть олъ весной; Отрогъ зимы въ его дыханьи таетъ, И сторожкимъ копытомъ конь пытаетъ На топкой переправ ледъ рЪчной.

Февральсая плывутть въ созвЪздьяхъ Рыбы, Могильныя лучомъ шевелятъ глыбы, Волнуютъ притяженьемъ область душъ.

Законъ нхъ своенравенъ, свычай шалый: Вчера все стыло въ злобф мотыхъ стужъ; СинЪетъ въ пятнахъ долъ на утро талый.

ХИ.

10 явь нль сонъ предутреншй, когда СвЪжеетъ воздухъ, остужая ложе, Ознобъ крылатый крадется по кожЪ И строитъ сповидфнье царство льда?

Обманчива явлешй череда:

Гдф морокъ? ГдЪ существеиность, о Божс? И жизнь и греза — не одно-ль и то же?

Ты быте; по нЪтъ къ тебЪ слѣда.

Любовь не призракъ лживый: вЪрю, чо! Но и въ мечтаньи сонномъ я люблю, — Дрожу за милыхъ; стражду; жду, встрЪчаио…

Въ ночь зимнюю пасхальный звойъ ловлю… Стучусь въ гроба и мертвыхъ тороплю, Пока себя въ гробу не примЪчаю.

1920 1.

ня —1

Рюринъ Ивневъ.

ИЗЪ КНИГИ «СОЛНЦЕ ВЪ ГРОБЪ».

Сквозь мутиыя стекла вагона На мутную Русь гляжу.

М плещется тфиь Гапона

Въ мозгу, какъ расиластанный жухъ, Паспутинтъ, убитый князьями, Въ саван невскаго льда, Считаетъ въ замерзшей ямЪ Свои золотые года.

Кому оцфнить эти мукн?

Онъ жметь мнЪ подъ черной водой Живыя холодныя руки

Горячею, мертвой рукой.

И трет слЪпой, безымянный, Желавшй надъ мiромъ царить, Сквозь экна, зарею румяной, Меня начинаетъ томить.

И жжетъ меня Зимней Канавкой, И гулкимъ Дворцовымъ мостомъ, ПослЪднею, страшной ставкой; Языческимъ, дикимъ крестомъ. Сквозь мутныя стекла вагона На мутную Русь гляжу;

И въ сердцЪ моемъ обнаженномъ Всю русскую муть нахожу.

Москва, Зима 1918.

р.

Въ моей душЪ не громоздятся горы, Но въ тишинѣ ея равнинъ Неистовства безумпой Феодоры

И чернота чумныхъ годинъ.

Она сильна, какъ радуги крутыя

На дерев кладбищенскихъ крестовъ. Опа страшна, какъ темная Росая, Росая изув5ровъ и хлыстовъ. Зач5мъ же я въ своей тоскЪ двуликой Любуясь па ея красу?

ЗачБмъ же я съ такой любовью диком, Такъ бережно ее несу?

Москва, Янвагь 1919.

о 9.

На золотЪ снЪга

Черный уголь злобы моей Чертитъ съ разбЪга

косу для убйства людей.

И пряныя, пышныя кости

Какъ гроздья гигантскихь шаговъ Кадятъ расцв5тающей злости Кадильницей нашихъ головъ.

М Ты, бушевавиий когда-то, Распятый за злобу людей,

На бЪлыя руки Пилата Глядишь тишиною ночэй. На золотѣ сн5ѣга

Черный уголь злобы моей Чертитъ съ разбЪга

Косу для убйства .людей.

Москва, Зима 1918.

ИЗЪ КНИГИ «ПЛАМЯ ЯЗВ’Ъ»

Всадники, всадники -мчитесь, мчитесь |

Я не брошусь подъ копыта вашихъ лошадей. Не вражескихъ пуль и не стрфлъ берегитесь, Берегитесь потупленныхъ моихъ очей. Моя бы сила, моя бы воля,

И, можетъ быть, злого духа страшнЪй,

Я разметалъ бы ваши кости въ полЪ,

Съ костьми вашихъ вфрныхъ коней. Всадники, всадники, — мчитесь, мчитесь! Сегодня — вЪтеръ. Завтра — покой. Небо—пышная дама, а смерть ея витязь, ВмЪ5сто шпаги съ чахлой клюкой.

Моя бы сила, моя бы воля,

И, можетъ быть, я сжегъ бы себя:

Собой освБтилъ вамъ путь чзрезъ поле Въ неслыханиые края.

СПБ. Февраль 1917.

—

Я не забуду этихъ дней неволи, СтрашиЪе каторги, юродства и любви. Чумныя -раны пересыплю солью, —

Пусть будетъ соль хрустящая въ крови.

Отъ дикой боли сжавшись какъ улитка, Въ желфзныхъ судорогахъ корчась до утра, Я распиналъ себя на каждой ниткЪ Узорнаго шершаваго ковра.

Никто не крикнулъ мнЪ—воскресни, Лазарь, И Бога ненавидя и любя,

Кактъ прокаженный отъ своей проказы,

Я убЪъгалъ отъ самого себя.

Но бЪгства нЪтъ. Есть только призракъ бЪга. И я верчусь, какъ бЪлка въ колесЪ.

1 смерть со мной — бЪлЪй луны и снФга, Хмельна, тучна — во всей своей красЪ.

Мосйва 1921.

Пусть кожа содрана и кости перебиты. — Ничто не ново подъ луной.

Три гроба, точно три митрополита,

Въ тяжеломъ золотЪ стоятъ передо миой. Три сердца, захлебнувиияся въ дружбЪ. Четвертое распяли на крестЪ.

О, други, вотъ мое оруж:с,

Кровавый стихъ на скомканномъ листъ. Вы вспомните тЪ дни, когда глухе

Къ любви моей, вы мучали меня,

Когда вы гнали табуны степные

По бЪлой кожЪ Ивневскаго дня.

Вы часто руки мнф сжимали,

Но чаще плетью рта въ тиши

До самой кости обнажали

Крылатый горбъ моей души. ..

Но тайны духа не измЪрить,

Кричу кликушей, горло надорвавъ: Христосъ Воскресе изъ мертвыхъ, Смертю ‘Смерть поправъ.

Москва 1921.

= — мц

0.3

ВБра Ильина.

Хлестать вЪтровыми плетями

Въ проселкахтъь затерянпый май. Любить только часъ, за плетиями, А жизнь кое-какль дохромать.

Въ дырявой лачугБ на ужинъ томоть посоленый сжевать, Околицу дряхлую стужей

Крутить и рядить въ кружева.

Въ затянутомъ гарью полЪсьи, Надъ ржавчиной тусклыхъ тряспиъ Томить маятой и солестыо

Скелеты дрожащихъ осинъ.

По глинистымъ ребрамъ и кручамт Поволжскую удаль крошить, Швыряя, какъ карту, какъ случай, Степей ковылевую ширь.

СмЪшная и горькая участь — Родиться въ нелфпомъ краю,

И весенъ не мыслить безъ тучи,

И счастья -безъ черствыхъ краюхъ.

Мосхва, Дек. 1920.

Ты ль у отчизны пасынокъ? Чтожъ вытянулъ у ногъ Черезъ луга и насыпи

Тугую сфть дорогъ?

ВездЪ — кочэвье вольное. Палатка — Млечный путь.

Ахт», подставлять не больно ли Всѣмъ встрфчнымъ вфтрамъ грудь? — Пусть Амазонка сдавлена Въ кольцѣ л!анъ и травъ,

Ей сонъ изъ синихъ тавлинокъ Курится до утра.

— Пусть зябкою гагарою Глядитъ полярный кругъ, Тамъ звЪзды Нагарою Взрываютъ льдистый кубъ.

— Пусть сердце болью ранено, Тоской родной земли,

Летятъ же за туманами

Въ безвЪстность журавли. — Лети, крылатый первенецъ, Свободныхъ, пфвчихъ стай! Лишь родину вечернюю Любить не перестань.

МосЁва, Апрель 1920.

ВасилЯ Назинъ.

Охъ, праздникъ, и какой пустой! Какую скуку сучитъ, сучитъ!

А тутъ и тучи

Окошки тушатъ темнотой.

Умолкиулъ молоточлый громъ, ЧерствЪетъ, тяготится кожа, Сутулится старикомъ,

О молоткѣ тоскуя тоже.

Чу! Стуки въ тучахъ. Жаркй взмахъ, — И ослфпительное шило

Вонзила

Молнiя въ потьмахъ.

И радостно, безъ заминки, Загрохотали мастера:

Ахъ, вотъ, ахъ, вотъ, она пора, Отрадной грозовой починки!

Со свБжей дратвой дождевой Пронзительно носилось шило, Быстрый, брызжущий, живой, Звончатый огонь крошило.

А я въ окошко взоромъ вросъ, Стучу и сердцемъ и висками,

И темь, и блескъ, и прядь волосъ Точаю впопыхахъ руками.

Отгрохотали. Высота

Лучится. СвЪжестью волнуемъ, Выскакиваю за ворота

И хлюпаю, пою по струямъ.

И улицей любуюсь я: Асфальтамъ весело, и чаще, Яснфй блестятъ изъ-подъ ручья Ихъ лаковыя голенища.

Васил Наменснкий.

ИЗЪ КНИГИ «СЕРДЦЕ НАРОДНОЕ

СТЕНЬКА РАЗИНЪ».

Ай хяль бура бенъ Сиверимъ сизэ чокъ.

АЙ Залма —

Ай гурмышъ-джаманай. Ай пестритесь ковры — Моя Перая.

Ай чернитесь брови мои — Губы — кораллы

Чарнъ — чаллы.

Ай падайте на тахту

Съ ногъ браслеты.

Я ищу —гдЪ ты.

АЙ желтая звЪздная Персия, Кальяномъ душистымъ Опьянилась душа,

Подъ одъяломъ шурша. Ай — въ полумфсяцЪ жгучая Моя вЪра — Коранъ.

Я вся змЪя гремучая — Твоя Мейранъ.

Ай все пройдетъ,

ВсЪ умрутъ.

Съ знойно-голыхъ ногъ Сами спадутъ

Бирюза изумрудъ.

Ай ночь въ синемъ разливная А въ сердце ало вино.

Грудь моя спфлая — дивная

Я вся — раскрыта окно,

АЙ — мой Заремъ — мой гаремъ Моя Перая.

Сарыпь на кичку

Ядреный лапоть,

Пошелъ шататься по берегамъ. Сарынь на кичху,

Казань — Саратовъ.

Въ дружину дружную

На перекличху,

На лихо лишнее врагамъ. Сарынь на кичху,

Боченокъ съ брагой

Мы разопьемъ

У трехъ костровъ.

И на привольф волжскомъ вагой Зарядимъ въ грусть

У острововъ.

Сарынь на кичку,

Ядреный лапоть —

Чеши затылокъ у перса-пса. Зачнемъ съ низовья

Хватать, царапать

И шкуру драть

Парчу съ купца.

Сарынь на кичху,

Кистень за поясъ

Въ башкЪ зудитъ

Разгулъ до дна.

Свисти — глуши,

ЗЪвай — раздайся

СлЪпая стерва.— непопадайся. Вввва — а.

Ну рразъ еще—сарынь на кичху—Я знаю часъ свой роковой — За атаманскую привычку

На плаху лягу головой.

И пускай — я,

Все равно жизнь — малина

А струги — лебединая стая. Разливайся Волга — судьбина Парусами густая.

Прожиго все, — что назначено. Добыто все — головой.

ДЪло навБки раскачено. Эй—заводи рулевой.

Вячеславъ Ковалевснй.

ПЛАЧЪ ПО КРАСНОАРМЕЙЦАМЪ.

(Изъ поэмы «Благословене хлЪбовъ»).

Медленны капли зорь

По рецепту небесной аптеки. Что это дЪтская корь

Или плачъ библийской Ревекки? Маркою Р. С. Ф. С. Р. Клеймимъ папиросъ лбы -— Великолфпный примЪръ: ЗдЪсь начинается бытъ,

Въ небЪ Москвы чэкань, Какъ черепъ на склянкЪ, СозвЪзде В. Ч. К.

Надъ гробомъ Лубянки.

А вы, изъ рукъ Перекопа Вкусившие черныхъ просфоръ, Крозтъ оркестровтъь копоть

“Вашъ героический моргъ.

Ротъ молчашемъ буръ,

Мозгъ заржавѣвшей розой,

Алая лава бурь

Стынетъ торжественной бронзой, Вздернуты тЪла якорей.

Стиксъ распираютъ баржи. Звякаютъ гири смертей Трауермаршемъ.

Милые, столько кому

Трупнаго сплава?

Вотъ она въ небЪ коммунъ Красноармейская слава!

Скучно ‘мнЪ. Впрочемъ, жестъ ВЪковъ изъ октябрьской рамы, ВеликолЪпнфе всЪхъ торжествъ Человфческой драмы.

1921 в.

Бенединтъ Лившицъ.

НОВАЯ ГОЛЛАНД!Я.

И молни Петровой дрожи,

И троссы напряженныхъ рукъ, И въ остропахнущей рогожЪ О землю шлеппувшИйся тюкъ.

Заморске псчуявъ грузы И тропиками охмѣлевъ, Какъ раскрывался у медузы Новоголландской арки зевъ.

Но слишкомъ бЪглы — очеркъ суденъ И чужеземныхъ флаговъ щелкъ, Предъ своей страною безразсуденъ Петромъ оставленный ей долъ.

Окно въ Европу! проработавъ Свой скудный вЪкъ, ты заперто, И въЪздъ торжественный Ламотовъ Провалъ ведущий ‘насъ въ ничто.

Кому жъ грозить возмездьемъ скорымъ И отверзать кому врата,

Коль торгъ идетъ родныхъ просторовъ И смерти именемъ Христа?

За нь. ль при иплььчитть «АЩЬ

Осипъ Мандельштамъ.

Сестры—тяжесть и нЪжность, одинаковы ваши примѣты. Медуницы и осы тяжелую розу сосутъ. Человѣкъ умираетъ, песокъ остываетъ согрЪтый, И вчграшнее солнце на черныхъ носилкахъ несутъ.

Ахъ, тяжелыя соты и ифжиыя СФти,

Легче камень поднять, чѣмъ вымолвить слово— любить.

У меня остается одна забота на свЪТЪ,

Золотая забота, какъ времени бремя избыть.

Словно темную воду, я пью помутивцийся воздухъ, Время вспахано плугомъ, и роза землею была. Въ медленномъ водозоротф тяжелыя иЪжныя розы, Розы тяжесть и н5Ъжность въ двойные вЪнки заплела.

Мартъь 1920.

Анатолй Маренгофъ.

ИЗЪ КНИГИ «ТУЧЕЛЕТЪ».

Не туча —вороньи перья. Чернымъ огпемъ твердь пламенятъ. Знаете ли почему? Потому что:

октябрь сразилъ Смертями каркающую птицу.

ГдЪ ты, Великая Российская Имперля, Что жадными губами сосала Евоопу и Азпо Какъ два бЪлыхъ покорныхъ вымени?..

Изъ вЪтрового лука пущенная стрѣла Распростерла Прекрасную хищницу.

Неужели не грустно вамъ? Я не знаю — кто вы, откуда, чьи?.. Это люди, друге, новые — Они не любили ея величья.

НЪтъ, не приложу ума, Какъ воедино сольются Вытекавшия пространства.

Смиренно на Западъ побрело съ сумой Русское столбовое дворянство.

Многя лЪта, Мнопя лЪта, Многя лЪта, Здравствовать тебЪ — Револющя.

Январь 1921.

Безумья песъ, безумья лапу дай,

О дай умалишенье тихое.

Какая золотая падаль

Мои во времени гниоцие стихи.

Когда обгложетъ кость голодное наслЪдье, И выкатитъ бЪлки отравленные ядомъ Другое знанье въ облачной ладьЪ

Къ вамь приплыветъ изъ Анатолеграда. Рыданье гирей пудозЪло въ горлЪ

Когда молилась месть кровавой материшной И въ бородахъ пиковыхъ королей, Качалось солнце черной вишней.

Окт. 1919.

————ы—ы——

Владимиръ Маяновенй.

НАШТ МАРШЪ.

Бейте въ площади бунтовъ топотъ! Выше гордыхъ головъ гряда!

Мы разливомъ второго потопа Перемозмъ хировъ города.

Дней быкъ пЪгЪъ. Медленна летъ арба. Нашъ богъ ОЪгЪ. Сердце нашъ барабанъ.

Есть ли нашихъ золотъ небеснЪй? Насъ ли сжалитъ пули оса?

Наше оруже — наши пПЪсни.

Наше золото — звенящие голоса.

Зеленью лягъ лугъ,

Выстели дно днямъ.

Радуга, дай дугъ

Летъ быстролетнымъ конямъ.

Видите скушно звЪздъ небу!

Безъ него наши пфсни вьзмъ.

Эй, Большая МедвЪфдица! требуй, Чтобъ на небо насъ взяли живьемъ.

Радости пей! Пой! |

Въ жилахъ весна разлита Сердце бей бой!

Грудь наша мЪдь литавръ.

1918

)

. ПРИКАЗЪ ПО АРМШИ ИСКУССТВА.

Канителятъ стариковъ бригады Канитель одну и ту жъ. Товарищи! з

На барикады!

барикады сердецъ и душъ.

Только тотъ коммунистъ истый, кто мосты къ отступленио сжегъ. Довольно шагать футуристы

въ будущее прыжокъ!

Паровозъ построить мало — Накрутилъ колесъ и утекъ.

Ссли ПЪснь не громитъ вокзала, то къ чему переминый токъ? Громоздите за звукомъ звукъ вы и впередъ

поя и свища.

Есть еще хоропия буквы:

Эръ.

Ша.

Ща. .

Это мало построить парами, распушить по штанинЪ канты. ВсЪ совдепы не сдвинутъ арм, если маршъ не дадутъ музыканты. `На улицу тащите рояли, барабанъ изъ окна багромъ. Барабанъ,

рояль раскроя ли,

Но чтобъ грохотъ былъ,

чтобъ громъ.

Это что — корпфть на заводахъ, перемазать рожу въ копоть,

и на роскошь чужую въ отдыхъ

осовфлыми глазками хлопать. Довольно грошевыхъ истинъ, изъ сердца старое вытри. Улицы наши кисти.

Площади наши палитры. Кпигой времени

тысячелистой

револющи дни не воспфты. На улицу футуристы, барабанщики и поэты!

1919.

Бра Мернурьева.

ПРОКИМЕНЪ.

Въ нЪмое било, стукнувъ глухо,

Ступая тупо въ мутной мглЪ,

Идетъ начетчица старуха

Творить метания землЪ.

Станъ перетянетъ жесткий поясъ,

1е дрогнетъ нитка сжатыхъ устъ,

Лишь выдастъ старость, шубой кроясь,

Сухихъ колфнъ морозный хрустъ.

Идегъ, и вдругъ, какъ вздыметъ руки,

Какъ грянетъ о земь черствымъ лбомъ,

Запричитаетъ по разлукЪ,

Заголоситъ по неживомъ.

Какъ завопитъ въ тоскЪ несносной,

Твердя святые имена,

И вихри вслЪдъ размечутъ косы,

Ея сЪдые дьякона.

И въ мутныхъ свфтахъ, въ блЪдныхъ бликахъ,

Едва проступятъ образа —

Иконостасовъ дымноликихъ

НесосвЪтимые глаза.

И чуть завидфвъ строгихъ очи,

Сама отъ страха не своя,

Не то блажитъ, не то порочитъ,

Чуж!я скорби плачея.

1919 +.

6 81

Борисъ Пастернанъ.

ИЗЪ КНИГИ «СЕСТРА МОЯ ЖИЗНЬ». ПАМЯТИ ДЕМОНА.

Приходилъ по ночамъ

Въ синевЪ ледника отъ Тамары, Парой крылъ памЪчалъ

ГдЪ гудеть, гдЪ кончаться кошмару.

Не рыдалъ, не сплеталъ

ОголепныхЪ, исхлестанныхъ, въ шрамахъ. Уцфл5ла плита

За оградой грузинскаго храма.

Какъ горбунья дурна

Подъ рЪшеткою тфнь не кривлялась,

У лампады зурна,

Чуть дыша, о княжнЪ не справлялась.

Но сверканье рвалось

Въ волосахъ и, какъ фосфоръ, трещали. И не слышалъ Колоссъ,

Какъ сЪдфетъ Кавказъ за печалью.

Отъ окна на аршинъ Пробирая шерстинки бурнуса, Клялся льдами вершинъ:

Спи, подруга, лавиной вернуся.

Ты въ вЬтрЪ вБткой пробующемъ, Не время ль птицамъ ПЪУЬ, Намокшая вэробушкомъ

Сиреневая вЪтвь!

У капель тяжесть запонокъ, И садъ слфпитъ какъ плесъ, Обрызганный, закапанный Милльономъ сипихъ слезъ.

Моей тоскою выпяньченъ,

И оть тебя въ шипахъ

Онъ ожилъ ночью нынфшней Забормоталъ, запахъ.

Всю ночь въ окошко торкался,

И ставень дребезжалъ,

Вдругъ духъ сырой прогорклости По платью пробЪжалъ.

Разбуженъ чуднымъ перечнемъ

ТЪхъ прозвищъ и временъ,

Обводитъ день теперешний

Глазами анемонъ. .

ДОЖДЬ.

Она со мной! Наигрывай, Лей, смЪйся, сумракъ рви, Топи, теки эпиграфомъ Къ такой, какъ ты, любви!

Снуй шелкопрядомъ тутовымъ И бейся объ окно!

Окутывай, опутывай, —

Еще не всклянь, темно!

— «Ночь въ полдень, ливень, —гребец!, сей! — На щебнЪ — взмокъ — возьми.

И — цфлыми деревьями

Въ глаза, въ виски, въ жасминъ!

Осанна тьмЪ Египетской. Хохочутъ, сшиблись — ницъ. И вдругъ пахнуло выпиской Изъ тысячи больницъ.

Теперь бЪжимъ ощипывать, Какъ стонъ со ста гитаоъ, Омытый мглою липовой „Садовый Санъ-Готардъ.

«ДО ВСЕГО ЭТОГО БЫЛА ЗИМА».

Въ занавЪскахъ кружевныхъ — Воронье.

Ужасъ стужи ужъ и въ нихъ Зароненъ.

Это кружится октябрь, Это жуть Подобралась на когтяхъ Къ этажу.

Что ни просьба, что ни стонъ, То, кряхтя,

Заступаются шестомъ

За октябрь.

ВЪтеръ за руки схватилъ Дерева

Гопяютъ лЪстницей съ квартиръ По дрова.

СнЪгъ валится, и съ колЪнъ

— Въ магазинъ

Съ восклицаньемъ: сколько лѣтъ! Сколько зимъ!|

Сколько разъ онъ рытъ и битъ, Сколько имъ

Сыпанъ зимами съ копытъ Кокаинъ |

— Мокрой солью съ облаковъ

И съ удилъ,

Боль, какъ пятна съ башлыковъ, Выводилъ.

«ИЗЪ СУЕВЪРЬЯ».

Коробка съ краснымъ померанцемъ Моя каморка.

О, не объ номера жъ мараться

По гробъ, до морга!

Я поселился здЪсь вторично

Изъ суевЪрья.

Обоевъ цвЪтъ, какъ дубъ коричневъ, И пБнье двери.

Изъ рукъ не выпускалъ защелки, Ты вырывалась,

И чубъ касался чудной челки

И губы — фалокъ.

О, нЬженка, во имя прежнихъ,

И вь этотъ разъ твой

Нарядъ щебечетъ, какъ подснЪжнихъ, Апрѣлю: здравствуй.

Грзхъ думать, ты не изъ весталокъ: Вошла со стуломъ,

Какъ съ полки жизнь мою достала, И пыль обдула.

ПОДРАЖАТЕЛИ.

Пекло и берегъь былъ высокъ. Съ подплывшей лодки цфпь упала Змей гремучею — въ песокъ Гремучей ржавчиной — въ купаву.

И вышли двое подъ обрывъ

ХотЬлось крикнуть имъ: «Простите, Но бросьтесь, будьте такъ добры, Не врозь, такъ въ рѣЪку, какъ хотите.

Вы вфрны лучшимъ образцамъ. Конечно, ищуний обрящетъ,

Но… бросьте лодкою бряцать.

— Въ травЪ терзается образчикъ.»

ѣ/

«ОБРАЗЕЦТ».

О бЪдный Ното Зар1епз, Существованье — гнетъ. Былые годы, за поясъ Одипт такой заткнетъ.

ВсЪ жили въ сушь и впроголодь, Въ борьбЪ ожесточась.

И никого не трогало,

Что чудо жизни — съ часъ.

Съ тЪхъ рукъ впивавши ландыши, На ТЪ глаза дыша, Изъ ночи вь ночь валандавшись, Гормя горитъ душа.

Одна изъ южныхъ мазазохъ Была другихъ южн5Й,

И ползала, какъ пасынохъ, Трава въ ногахъ у ней.

Сушился холстъ. Бросается Еще сейчасъ къ груди

Плетень въ ночной красавицЪ, Хоть годъ и позади.

Онъ незабвененьъ т5мъ еще, Что пылью припухалъ, Что вЪтеръ лускалъ сѣмечки Сорилъ по лопухамъ,

Что незнакомой мальвою

Велъ, какъ, слЪпца меня, Чтобъ я тебя вымаливалъ У каждаго плетня.

Сошелъ и сталъ окидывать Тфхъ новыхъ лужъ масла, Разбъгъ тЪхъ рощъ ракитовыхъ, Куда я письма слалъ.

Мой пофздъ только тронулся, Еще вокзалъ, Москва,

Плясали въ кольцахъ, въ конусахъ По насыпи, по рвамъ,

А ужъ гудЪли кобзами Колодцы и, пылясь, СкрипЪли, бились о5ъ землю Скирды и тополя.

ЗАМЪСТИТЕЛЬНИЦА.

Я живу съ твоей карточкой, съ той что хохочетъ, У которой суставы въ запястьяхъ хрустятъ, Той, что пальцы ломаетъ, и бросить не хочетъ У которой гостятъ и гостятъ и грустятъ;

Что отъ треска колодъ, отъ бравады Ракочи, Отъ стекляшектъ въ гостиной, отъ стекла и гостей, По пьанино въ огнЪ пробЪжится и вскочитъ Отъ розетокъ, костяшекъ и розъ и костей.

Чтобъ прическу ослабивь, и чайный и шалый, Зачаженный бутонъ заколовъ за кушакъ, Провальсировать къ славЪ, шутя, полушалокъ, Закусивши какъ муку и еле дыша.

Чтобы комкая корку рукой, мандарины, Холодяпия дольки глотать торопясь

Въ опоясанный люстрой, позади за гардиной, Залъ испариной вальса запахиий опять.

Такъ сЪлъ бы вихрь, чтобъ на пари Пары паровъ въ пути

И мглу и иглы, какъ мюридъ,

Не жмуря глаза снести.

И объявить, что не скакунъ Не шалый шопотъ горъ, Но эти розы на боку Несутъ во весь опоръ.

Не онъ, не онъ, не шопотъ горъ Не онъ, не топъ подковъ,

Но только то, но только то, Что стянуто платкомъ.

И только то, что тюль и токъ, Душа, кушакъ и въ тактъ Смерчу умчавишийся носокъ Несутъ, шутя въ мечтахъ.

Имъ, имъ,.— и отъ души смБша И до упаду, въ лоскъ, На зависть мчащимся мшкамъ До слезъ! — До слезъ!

Григор Петниновъ.

ВТОРОЙ КРУГЪ ВЕСНЫ.

И на становищахъ весны Установивъ живыя влаги, Нежданно вырастаютъ спы ПервоцвЪтенемъ купавы.

Такой же благовЪстъ рЪки!

Такой же крестъ, — такой же отдыхь И на повЪтрияхъ ольхи

Хмельные буйственные вздохи.

И влагу холода прявъ

Въ развернутыя мiрозданья

Ты — н5жная, иЪмая явь

И пвческй твой вЪченъ данникъ.

Природа сЪверо устала Лелеять небытйЙно сны, СтовЪтвемъ — столбтье тала, Что явственная синь весны.

На изумрудныя поруки

Отдавъ въ разливъ иной февраль, Поетъ весенн-йшею вьюгой,

По русламъ рвущуюся даль.

ПОЭЗЯ ВОЙНЫ — ВЕСНЫ.

Пои и пой въ весеннемъ дымЪ, Самозабвенiе временъ,

ДоколЪ закипаетъ дивий

ВЪками пакопленный ленъ.

Ты возвела, велЪла лЪту,

Чтобъ выросъ выспреннйй въ тебъЪ Взмывая небосинй вЪтеръ Наперекоръ рфчаный нѣ5дръ.

Но ты воспоена, стихия,

Въ подвЪфтренные камыши,

Что тишью отошедшей стынетъ Степей распЪвочная ширь.

И новями понуро приметъ Копье всепьяная земля,

И сдержитъ жертвенникъ даримый Поверхъ вскипѣвшаго стебля.

Ты въ вЪтрЪ вспоминаешь прежнемъ Береговыхъ мiровъ загаръ, Косноязычьемъ человЪфчьимъ ВЪщаешь октября пожаръ.

Пои и пой въ весеннемъ дымЪ Иныя новины небесъ,

Твое свЪтл5ющее имя, Полями вЪЮющую пЪснь.

Петербурзь 1919.

Анна Радлова.

ИЗЪ КНИГИ «КОРАБЛИ».

18 октября 1919 г.

Поющая, вошющая, взывающая, глаголящая орда

Кричитъ, бЪжитЪъ, куда? Слышенъ многоголосый пьяпый вой, — Домой, домой, домой. Не плугомъ вспахана, не дождями полита, Таиками вспахана, кровью — потомъ полита, Земля теплая, нЪжная, черная. Близко крыльями машутъ вороны. — Каке цвфты вырастутъ’ здЪсь весной? — Все равно, бЪжимъ со мной. Падаютъ лошади, люди, орудия. А крикъ изъ единой разодранной груди — Домой, домой, домой.

— Стой! Автомобильный звфриный рыкъ. Несказанный, ужасный, аяющий ликъ. — Михаилъ… съ нами Михаилъ Архистратигъ! — Видишь, въ рукБ огненный мечъ? — Отъ аяшя бы на земь лечь, — Городъ приказано уберечь. Не рѣка полилась вспять, Люди пошли умирать. ГорЪли надъ Пулковымъ черной зарей небеса. Снились уже разъ человЪчеству эти глаза,

Когда въ гроз и въ огнЪ

Надъ Европой летфлъ, какъ смерчъ,

Корсиканецъ на бЪломъ конЪ,

И спали въ рукахъ у него близнецы — ПобЪда и Смерть.

Весна 1920.

Подъ знакомъ СтрЪльца, огненной мфдью

Расцвфталъ единый Октябрь.

Вышелъ огромпый корабль

И тБнью покрылъ столЪтья

тало игрушкой взятье Бастилии,

Римъ, твои державные камни — пылью.

Въ жилахъ поЭЪфдителей волчья кровь,

Съ молокомъ волчицы всосали волчью любовь.

И въ Росси моей, окровавленной, побЪдной или плЪнной,

Бьется трепетное сердце вселенной,

Весна 1920.

А. М. Ремизову.

Бываютъ же на свѣтЪ лимонныя рощи, Зима, рождающая вдоволь хлЪба, Нестерпимо теплое, фи!алковое небо, И въ узорныхъ соборахъ тысячелЪтня нестрашныя мощн. И гуляютъ тамъ съ золотыми пустыми бубенчиками въ груди люди. Господи, Ты самый справедливый изъ всЪхъ судей, Зачѣмъ же судилъ Ты, чтобы наша жизнь была такъ темна и такъ убога, Что самая легкая изъ всфхъ нашихъ дорогъ — къ Тебъ дорога? Почему у насъ нЪтъ ни цвЪтовъ, ни вина, ни хлЪба, И надъ нами торчитъ, какъ черная крышка, небо? А Богъ отвѣчаетъ: хмельнфе вина, Жарче огня, скрытнфй земли, глубже воды, УтЪшнѣЪе сна, Слэще, чѣѣмъ всЪ земные плоды — Подарена вамъ любовь, Теплая и соленая, какъ кровь.

Оснеь 1919.

Безумнымъ табуномъ неслись года.

Они зачтутся Богомъ за столфтья —

Нагая смерть гуляла безъ стыда,

Й разучились улыбаться дЪти,

И мы узнали мЪру всБхъ вещей,

И сгала смерть единственнымъ мЪриломъ Любови окрылепной иль безкрылой

И о любови суетныхъ рЪчей.

А сердце — горестный «Гитаникъ» новый

Въ Атлантовыхъ почетъ глубинахъ,

И корабли надъ нимъ плывутъ въ оковахъ, Въ броняхъ тяжелыхъ и тяжелыхъ снахъ. Земля, нЪжнЪ-йшая звЪзда Господня, Забвенья нфтъ въ твоихъ моряхъ глухихъ, Покоя нѣфтъ въ твоихъ садахъ густыхъ, Въ червонныхъ зоряхъ, — но въ ночи безплодиой Взлетаетъ стихъ, какъ лезв!е холодный.

Льто 1920.

СергЪй Рафаловичъ.

ТИФЛИСЬЪ.

Сфдой, но радостный, какъ дЪти, СбЪгая въ долъ съ крутой горы, Слфдитъ онъ токъ тысячелЪтий Въ расколотомъ стеклЪ Куры.

ВЪиецъ поблекъ, но кровь не стынетъ, Рука сжимаетъ острый ножъ.

Въ нарядЪ модномъ онъ и нынЪ

На европейца не похожъ.

Дома высоке, трамваи,

Мотора лаюший гудокъ,

И бЪлый томикъ Бфлой Стаи — Тоскливый сЪверный цвЪтокъ.

А рядомъ, посреди витрины, Портретъ съ мясистой головой Свободы новой мЪфщанина, Пигмея съ р%Ъчью громовой.

Все тутъ, какъ тамъ, гдЪ смуты бурной ПосЪвы ярые взошли.

Но ласковЪй просторъ лазурный, ЛЪнивЪй чаянья земли.

Кого прельстятъ чужия страны? Какой свободЪ строить храмъ,

Пока надъ ВЪФрой есть духаны, Для рыцарей прекрасныхъ. дамъ?

Все переживъ и все извЪдавъ, Чьихъ ранъ коснуться, какъ Фома, И что имъ руссюй ГрибоЪдовъ И наше Горе отъ Ума?

Но въ предиачертанномъ предЪлЪ ПослЪднй свой познавъ расцвЪтъЪ Гордится Шотой Руставели Тифлисъ восьмую сотню ЛЗтъ.

100

9едоръ Сологубъ.

ИЗЪ КНИГИ «ЭИМАМЫ».

Скиескя, суровыя дали,

Холодная, темная, родина моя,

ГдЪ я изнемогъ отъ печали,

Гдъ змБя душитъ моего соловья! Родился бы я на МадагаскарЪ,

Говорилъ бы нарЪфчемъ, гдЪ мипого а, Слагалъ бы я поэмы о любовномъ пожарЪ, О нагихъ красавицахъ на осгрозЪ Самоа. Дома ходилъ бы я совсЪмъ голый,

Только малою алою тканью бедра объявъ. Упивался бы я, безкрайно веселый, Дыханьемъ тропическихъ травъ.

101

ВсЪ земныя дороги

Въ раздъленяхъ зла и добра, Всеблаженные боги,

Только ваша игра!

Вы безпечны и юны,

Вамъ бы только играть,

И ковать золотые перуны, И лучами сять.

Оттого, что васъ трое,

Между вами раздоръ не живетъ. И одно и другое

Къ единеншю Воля ведетъ.

102.

Я испыталъ превратности судебъ, И видфлъ много на земномъ просторъ,

Трудомъ я добывалъ свой хлЪбъ,

И веселъ былъ, и мыкалъ горе.

На милой, мной извЪфдаиной землЪ, Уже ничто теперь меня не держитъ, И пусть таящийся во мглЪ Меня стремительно повержетъ. Но есть одно, чему всегда я радъ, И съ чфёмь всегда бываю свЪтло-молодъ —

Мой трудъ. Иныхъ земныхъ наградъ

Не жду за здфшнЙ дик холодъ. Когда меня у входа въ Парадизъ Суровый Петръ, гремя ключами, спроситъ:

— Что дБлалъ ты? — меня онъ внизъ

Желфзнымъ посохомъ не сброситъ. Скажу — слагалъ романы и стихи,

И утЬшалъ, но и взодилъ въ соблазны,

И вообще мои гръхи,

Апостолъ Петръ, многообразны.

Но я — поэтъ. — И улыбнется онъ,

И разорветъ грЪховъ рукописанье. И смѣло въ рай войду, прощенъ, Внимать святое ликованье.

Не затеряется и голосъ мой

Въ хваленьяхъ ангельскихъ, горящихъ ясно,

Земля была моей тюрьмой,

Но здЪсь я прожилъ не напрасно. Горячй духъ земныхъ моихъ отравъ, Невѣдомыхъ чистЪйшимъ серафимамъ,

Въ благоуханье райскихъ травъ

Вольется благовоннымъ дымомъ.

103

104

Зачѣмъь любить? Земля не стоитъ Любви твоей.

Пройди надъ ней, какъ астероидъ, Пройди скор?й.

Среди холодной атмосферы На мигъ блесни,

Яви мгновенный свЪточъ вЪры И схорони.

Все, что вскругъ себя, знаю, Только мистическй кругъ. Самъ ли себя замыкаю

Въ темное зарево выюгъ? Или иного забавитъ

Ровная плоскость игры, ГдЪ онъ улыбчиво ставитъ Малые наши мры?

Знаю, что скоро открою Близк!е духу края. Мiродержавной игрою

Буду утЪшенъ и я.

105

Диръ Туманный.

МОСКОВСКАЯ АМЕРИКА.

Самогонки ковшикъ мнЪ отмЪфряй-ка, А потомъ бери стаканъ и пей!

Вотъ она — Московская Америка,

Съ языкомъ и нравами степей! Годъ назадъ грабители не эти ли Надрывались изъ за фунтика муки? Выползайте на поминки добродЪтели, Проститутки, босяки и «рыбаки»! Эй, приятель! Испугался, видно, ночи то, Что нахмурился, волнуясь и ворча? Видно лучше жизнь голоднаго рабочаго, Чъмъ нетрудная работа по ночамъ? Подъ рукой бутылочка со втулочкой, И торчитъ за пазухой ноганъ.

Буду ждать въ укромномъ переулочкЪ Не пройдетъ ли старая карга.

МнЪ прятнЪФй чистить старыхъ шляпъ, Но потомъ, отъ холода дрожа:

— Выворачивай карманы, барышня, Подъ угрозой засапожнаго ножа]

Не умЪю разводить амуры я,

Да такая жизнь и не по мнЪ.

Буду жить, пока солдаты хмурые

Не приставятъ къ каменной стЪнѣ.

На дорогу мн бутылочку отмЪряй-ка, А потомъ бери стаканъ и пей! Вотъ она—Московская Америка,

Съ языкомъ и нравами степей!

1920 1.

106

Марина Цефтаева.

ЦАРЮ НА ПАСХУ.

Настежъ, настежъ,

Царския врата.

Сгасла, схлынула чернота.

Чистымъ жаромъ

Горитъ алтарь.

— Христосъ Воскресе, Вчерашний царь!

Палъ безъ славы Орелъ двуглавый. — Царь! — Вы были неправы.

Помянетъ потомство

Еще не разъ — Византйское вЪроломство Вашихъ ясныхъ глазъ.

Ваши судьи —,

Гроза и валъ!

— Царь! — Не люди, — Васъ Богъ взыскалъ |

Но нынче Пасха По всей странЪ, Спскойно спите

Въ своемъ СелЪ, Не видьте красныхъ Знамент, во снЪ.

107

108

Царь | — Потомки

И предки — сонъ. Есть — котомка, Коль отнятъ -—тронъ.

2-10 апр. 1917 *. 1-ый депь Пасхи.

Андрей Шенье взошелъ на эшафотъ.

А я живу —и это страшный грѣхъ. Есть времена — желфзныя — для всФхЪ. И не пѣвецъ, — кто въ порох — поетъ.

И не отецъ, кто съ сына у воротъ

Дрожа срываетъ воинсюй доспЪхъ.

Есть времена, гдЪ солнце — смертный грЪхъ. Не человѣкъ — кто въ наши дни — живетъ.

29 марта 1918.

109

108

Царь | — Потомки

И предки — сонъ. Есть — котомка, Коль отнятъ -тронъ.

2-10 апр. 1917 1. 1-ый депь Пасхи.

Андрей Шенье взошелъ на эшафотъ.

А я живу —и это страшный грѣЪхъ. Есть времена — желЪзныя — для всЪхЪ. И не пЪвецъ, — кто въ порохЪ — поетъ.

И не отецъ, кто съ сына у воротъ

Дрожа срываетъ воинскй доспЪхъ.

Есть времена, гдЪ солнце — смертный грЪхъ. Не человЪкъ — кто въ наши дни — живетъ.

29 марта 1918.

109

И страшные мнЪ снятся сны: ТелЪга красная,

За ней — согбенные — моей Идутъ сыны.

Золотокудраго воздЪвъЪ

Ребенка — матери

Вопятъ — на паперти,

На стягъ

Пурпуровой маша рукой безпалой, Вопитъ калЪка, тряпкой алой, Горитъ безногаго костыль.

И красная — до неба — пыль, Вздымается девятымъ валомъ.

Колеса ржавыя скрипятъ, Конь пляшетъ взбЪшенный. ВсЪ окна флагами кипятъ. Одно — завЪшено.

Ноябрь 1920.

110

Если душа родилась крылатой —

Что ей хоромы — и что ей хаты!

Что Чингизъ-Ханъ ей — и что орда! Два на мфу у меня врага,

Два близнеца, неразрывно-слитыхъ: Голодъ голодныхъ—и сытость сытыхъ!

5 ава. 1918.

111

Я эту книгу поручаю вЪтру

И встрЪчнымъ журавлямъ. Давнымъ-давно перекричать разлуку. Я голосъ сорвала.

Я эту книгу, какъ бутылку въ волны,

Кидаю въ вихри войнъ.

Пусть странствуетъ она—свЪчей подъ праздникъ.

Вотъ такъ: изъ длани въ длань.

О, вфтеръ, вЪтеръ, вЪрный мой свидЪтель, До милыхъ донеси,

Что еженощно я во снф свершаю

Путь — съ СЪвера на Югъ.

МосЁва, Февраль 1920.

112

— Охь, грибокъь ты мой, грибочекъ, бЪлый груздь |-—-

То шатаясь причитаетъ въ полЪ — Русь.

— Помогите, — на ногахъ не тверда!

Отуманила меня кровь руда!

И справа и слЪва Кровавые зЪвы, И каждая рана: — Мама!

И только и это,

И внятно мнЪ, пьяной, Изъ чрева —и въ чрево: — Мама!

Всф рядкомъ лежатъ, — Не развесть межой! ПоглядЪть: солдатъ! ГдЪ свой, гдъ чужой?

БЪлый былъ — краснымъ сталъ, Кровь обагрила.

Краснымъ былъ — бЪлый сталъ, Смерть побЪлила.

Кто ты? — БЪлый? — Не пойму! — Привстань! Аль у красныхъ пропадалъ? — Рязань.

113

И справа и слЪва, И сзади и прямо,

И красный и бЪлый: — Мама!

Безъ воли — безъ гнЪва — Протяжно — упрямо —

До самаго неба:

— Мама|

Декабря 1920.

114

Вадимъ Шершеневичъ.

ЗА НАСЪ ТОСТ

Мы послфдне въ нашей кастЪ

И жить намъ недолий срокъ! Мы — коробейники счастья,

Кустари задушевныхъ строхъ. Скоро вытекутъ на смфну оравы

Не знающихъ сгустковъ въ крози, Машинисты желЪзной славы

И ремесленники любви.

И въ жизни оставятъ мЪсто Свободнымъ отъ машинъ и основъ: Семь минугъ для ласки нев5сты, Три секунды въ день для стихозъ. Со стальными, какъ рельсы, нервами (Не въ хулу говорю, а въ лесть), Отъ двЪнадцати до полчаса перваго Будутъ молиться и Ъсть! Торопитесь же, дЪвушки, женщины; Влюбляйтесь въ пфвцовъ чудесъ.

Мы пока послфдшя трещины,

Что не залилъ въ мрѣ прогрессъ! Мы послфдне въ нашей династии, Такъ любите жъ въ оставшийся срокъ Насъ, коробейниковъ счастья, Кустарей задушевныхъ строхъ!

115

ЛЮДОВИКУ ХУН.

Я помню съ матерней печалью

И крысъ — отраву дЪтскихъ дней, Что въ чашкЪ глиняной твоей Тюремный ужинъ доЪдали.

И на рубашкахъ кружевныхъ

Въ конецъ изодраиные локти

И жалкихъ дЪтскихъ рукъ твоихъ О дверь обломанные погти.

И лица часовыхъ въ дозорЪ

И Тампля узкй, тайный дзоръ, И слышится мн до сихъ поръ Твой плачъ прерывистый и горький.

Но мать къ испуганнымъ объятьямъ Не простирала нфжныхъ рукъ,

И не ее твой слабый ‘стукъ

Будилъ въ пустынномъ казематЪ.

Народной ярости не. вновѣ Смиряться страшною игрой Тебъ, Семнадцатый Людовикъ, Сталъ братомъ АлексЪй Второй.

И онъ принесъ свой выкупъ древнй За горевыхъ пожаровъ чадъ,

За то, что мерли по деревни Милльоны каждый годъ ребятъ,

116

За ихъ отцовъ разгулъ кабацкй

И за покрытый кровью шляхъ,

За хрустъ костей въ могилахъ братскихъ Въ Манчжурскихъ и иныхъ поляхъ,

За матерей сухя спины,

За а. горькй, блескъ сЪдинъ, За Геси Гельѣманъ въ часъ родинъ Насильно отнятаго сына.

За братьевъ всЪхъ своихъ опальныхъ, За всЪ могилы безъ отмЪтъ,

Что Русь въ синодикъ поминальный Записывала триста лЪтЪ.

За жарюй югъ, за сЪверъ гиблый — Исполненъ надъ тобой и имъ, Неукоснительно чинимъ

Законъ неумолимыхъ библ,

Но помню горестно и ясно:

Я мать. И нашъ законъ простой — Мы къ этой крови непричастны, Какъ непричастны были къ той.

СПБ. 1920.

117

ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ КРЪПОСТЬ.

Замшфлый стфнъ сЪдая вязь, Какъ ‘не отдать послфдней чести И какъ пройти не поклонясь Петровой каменной невЪстЪ?

Стоишь на смерть Петру вЪрна, И вЪчно горькой крови нашей Къ твоимъ губамъ поднесена Неупиваемая чаша.

29 ава. 1920.

И. Эренбургу.

Какъ часто на Мошрагпаззе”Ъ грезила я вдумчиво и привычно объ Исааюи въ темпой ряс, о БиблютекЪ Публичной.

Возглашала горьке тосты со своею тоской всегдашней, за Неву съ Литейнаго Моста, за задумчивую водопроводпую башню, и даже (тоска безмЪрна!) за Предварилку, что на Шиялерной.

А теперь на Марсовомъ полЪ, безтрамвайвой, безсвЪтной ночью вспоминаю съ такою болью парижскя фопарныя очи. И грущу о звонкахъ вокзальчыхъ, о синема зеркальныхъ, о гудкахъ фабричныхъ, намъ теперь такихъ непривычныхъ, о всемъ, что на жизнь похоже и даже (прости мн Боже!) о шоколадЪ и о пирожныхъ.

С.П.Б. 1918.

119

Илья Зренбургъ.

МОСКОВСКЯ РАЗДУМЬЯ.

Москва, Москва! Безбытье необжитыхъ будней,

И жизни чернота у жалкаго огня.

Воистину великъ и скуденъ,

Зачинъ невфдомаго дня.

Идетъ,`и шагъ его чугуненъ

По нЪжной розсыпи снѣговъ, въ овьюженномъ Кремлф.

Какое варварское однодумьз,

На пеуступчивомъ челЪ!

Кругомъ забвенное посмертье,

ПослЪднi плачъ тамъ, за Москва-рЪкой умолкъ.

Онъ на снЪфгу еще невыпавшия тѣфни чертитъ:

Стекло, желЪзо, толпы толпъ.

А тамъ, въ домахъ, гдЪ сонъ вфковъ поруганъ,

Разсфчена еще влачится жизнь.

И щедро мы скрѣпляемъ кровью скудной

Таинственные чертежи.

Надъ золотой землей, далекой медоносной,

СвЪтило легкое, плыви, . гори!

Но я не отрекусь отъ трепыханья коснаго

Моей обезображенной зари!

120

хх

Средь снфговъ, дыша тоской и дымомъ,

Въ каменныхъ лохмотьяхъ, скроенныхъ вчера,

Мы, туземцы опрокинутаго Рима,

Ищемъ хлЪба кусъ и мѣсто у костра.

Револющя, трудны твои уставы!

Схиму новую познали мы:

Нищихъ духомъ, роковую правду,

И косноязычные псалмы.

Что жъ ты, сердце, тщишься вызвать къ жизни,

Юные года въ мру:

Средь огней Парижа, голубыхъ и сизыхъ

Запахъ ландыша и пламень смуглыхъ рукъ,

Флорентййскихъ башенъ камень теплый въ

полдень,

Розовый, какъ рощъ окрестъ миндаль.

О, помедли, колесница солнца,

Ибо въ радости твоей печаль!

Но несутся огненные кони. ..

Въ эти скудные томительные дни

Я благославляю смерть въ родимомъ домБ,

И въ рукахъ пришельцевъ головни.

Есть величье въ бЪГЪ звЪфздъ и истинъ,

На востокъ великй караванъ плыветъ,

И одинъ отставший, вспомнивъ прежнихъ рощъ приютъ тфнистый,

На минуту медлитъ, а потомъ идетъ впередъ.

121

Провижу грозный городъ —улей,

Стекло и сталь безликихъ сотъ,

И умудренный трудъ, и карнавалъ средь гулкихъЪ Уулицъ

Похожй на военный смотръ,

На пустыри мои уже ложатся тѣни,

Спиралей и винтовъ иныхъ временъ.

Такъ вотъ оно — ярмо великаго равненья,

И рая новаго бетонъ!

Припомнивъ прежнихъ дней уютъ размытый,

Души былой пБвучй строй и ходъ,

Какой-нибудь Евгешй сноза возмутится

И каменнаго истукана проклянетъ,

УсмЪшку глазъ и ликъ монгольсюй,

И этотъ трезвэнный восторгъ,

Поправшаго зми златыя кольца

Копытами неисчислимыхъ ордъ.

Дитя, прочти о нашихъ дняхъ. кровавыхъ,

Ихъ было много, и въ горячечномъ бреду,

Опи не разъ пытались выхватить изъ рукъ

корявыхъЪ

ЖелЪзную узду.

ГдЪ сБчи шли, гдЪ дЪды умирали

На бархатЪ покоится музейная змѣя,

Погладь ее — она уже не жалитъ

Копыта опустившаго коня.

122

Кому предамъ прозрфнья этой книги?

Мой вЪкъ среди растущихъ водъ

Земли ужъ близкой не увидитъ,

Масличной вЪтви не пойметъ.

Ревнивое встаетъ надъ мромъ утро,

И эти годы не разноязычй сЪчь,

Но только трудъ кровавой повитухи,

Пришедшей, чтобъ дитя отъ матери отсЪчь.

Да будетъ такъ! Отъ этихъ дней безлюбыхъ,

Кидаю я въ вфка пЪвуч! мостъ,

концомъ другимъ онъ обопрется о винты и кубы,

ОчеловЪченныхт. машинъ и звЪ3здъ.

Какъ полдень золотого вфка будетъ свфтелъ,

Какъ пебо возсинфетъ послЪ злой грозы,

И претворятся соки варзарской лозы,

Въ прозрачное вино тысячелЪлтий.

И н5юй человЪкъ, въ тфни книгохранилищуъ,

Прочтетъ мои стихи, какъ ихъ читали встарь,

Услышитъ Ъдюй запахъ сфдины и пыли,

Заглянетъ можетъ быть въ словарь.

Средь мишуры былой и словъ убогихъ,

Средь лЪтописи давнихъ смутъ,

Увидитъ человЪфка, умирающаго на порогъ,

Съ лицомъ повернутымъ къ нему.

123

О проще возвести невиданныя пирамиды, ЧЬмъ малую свободу взять на рамена! Неотразимо искушенiе легчайшимъ игомъ, И золотая цфпь н5Ъжна.

Кто крови счетъ ведетъ пролитой? Безликй мшъ — не я, не я|..

Твой поцфлуй, Велиюй Инквизиторъ, Запечатльнъ на русскихъ пустыряхъ. И снова мръ и снова Римъ,

И снова горделивый зодшй,

Величьемъ камня одержимъ,

Былипку маленькую топчетъ.

Но вЪрь, въ пустыхъ очахъ младенца, Огонь похищенный живетъ,

И смольный факелъ, врытый въ землю, Двойнымъ горЪшемъ встаетъ.

124 –

Какая жалкая разсада,

Въ младепчествЪ уже опалена,

И тщетно скудоумный виноградарь,

Чаны готовитъ для вина.

Еще не разъ гремя побфдной мЪдью,

Пройдетъ по пустырямъ Росаи смерть,

Не этотъ заржавфлый серпъ,

Сберетъ великое наслЪдье.

Блаженъ кто въ хроникЪ убогой,

Узрѣетъ нф-юй дивный мифъ,

Въ уродцЪ —титаническй прообразъ,

Атласа подпирающаго мiръ,

Я вижу ночь, и тфнь мою, и горе.

Забылъ любви слова и МЪру мЪръ.

Онъ далъ уста — молить и спорить,

Но наложилъ на нихъ тяжелый перстъ.

Простите мнЪ разноголосье сновъ,

Простите звонкя стекляшки слезы,

И этотъ пеувБренный, почти неслышный возгласъ,

Одинъ, въ ночи, до первыхъ пЪтуховъ.

Мосйва 1921.

125

ОГЛАВЛЕНИЕ.

———————ы

Предислове И. Эренбурга . Адалисъ.

Дѣла любви несложны и невинны .

Ахъ, на глаза-ль твои, на губы-ль Павелъ Антонольснй.

Мѣдный всадникъ .

На рождене младенца Анна Ахматова.

Чѣмъ хуже этотъ вЪкъ… Аленксандръ Блонъ.

Надъ старымъ мракомъ мровымъ

Смѣялись бЪдные невЪфжды

Въ тЪ дни, когда душа трепещетъ Валерй Брюсовъ.

Помню, помню: вечеръ нёжный

Третья осень

С аз1зспе \Уа1рите1зпасВ1 СергЪй УдОнЧевЬ:

Росии. .

День .. Михаилъ Герасимовъ.

Изъ поэмы „Октябрь“

Заснфжилъ жижу въ лужахъ . Эммануилъ Германъ.

Изъ „Стиховъ о МосквЪ“. Н. Гумилевъ.

аблудивиийся трамвай

Софья Дубнова.

Изъ книги „Мать“ Серг5й Есенинъ.

Изъ книги „Исповѣдь Хулигана“

Изъ „Сорокоуста“.

Отрывокъ изъ „Исповфди Хулигана

Изъ книги „Грерядница“

ПЪснь о собакЪ.

Стр.

Клюеву . . 41

Изъ поэмы „Кобыльи. корабли“ 42 Вячеславъ Ивановъ. Гимны Эросу. .. … , 4

ТебЪ хвала, въ чьихъ львиныхь лапахъ 45 Зимнiе сонеты:

Скользятъ полозья. СвЪтелъ мертвый снЪгъ 46

Незримый вождь глухихъ моихъ дорогъ _

Зима души. Косымъ издалека Преполовилась темная зима… . . 49 Рыскуч!й волхвъ, воръ лютый, сЪрый волкъ 50 Ночь новолунья. А морозъ лютЪй . . 51 Худую кровлю треплетъ вЪтръ . . 92 Какъ мѣсячно и бЪло на дорогахъ 53 Твое именоване — Сиротство . . 54 Бездомныхъ, Боже, проти! . . . 59 Далече ухнетъ въ полЪ вЪтръ ночной . 56 То явь иль сонъ предутрений, когда . 57 Рюрикъ Ивневъ. Изъ книги „Солнце въ гробЪ“ 58 Изъ книги „Пламя язвъ“ . . 61 ВБра Ильина. Хлестать вЪфтровыми плетями 64 Ты ль у отчизны пасынокъ . 65 Василй НКазинъ. Охъ, праздникъ, и какой пустой! 66

Васил Каменский. Изъ книги „Сердце Народное Стенька

Разинъ“ . о те | 63 Вячеславъ Ковалевснi Я. Плачъ по красноармейцамъ 12 Бенединтъ Лившицъ. Новая Голландия . 14

Осипъ Мандельштамъ. Сестры,—тяжесть и н‹фжность, однаковы

ваши примѣты…….,.. 79 Анатолй Мар!енгофъ.

Изъ книги „ Гучелетъ“ 76 Владимфуъ Маяновснй.

Нашъ маршъ.. . 78

Приказъ по арми искусства 19

ВБра Мернкурьзва. Прокименъ . | Борисъ Пастернакъ. Изъ книги „Сестра моя жизнь“ Ты въ вЪфтрЪ вЪткой пре Дождь а До всего этого была зима. Изъ суевЪрья. Подражатели Образецъ ЗамЪстительница Григор Петниковъ. Второй кругъ весны . Поэз!я войны—весны . Анна Радлова. Изъ книги „Корабли“. Сарт Рафаловичъ. Тифлись Эедоръ Сологубъ. Изъ книги „Фимамы“ Диръ Туманный. Московская Америка Марина ЦвЪтаева. Царю на Пасху.

Андрей Шенье взошелъ на эшафотъ

И страшные мнЪ снятся сны Если душа родилась крылатой . Я эту книгу поручаю вЪтру .

Охъ, грибокъ ты мой, грибочекъ бълый

груздь . Вадимъ Шершеневичъ. За насъ тостъ Мар!я Шнкапская. Людовику ХУП. Петровавловская крЪпость .Какъ часто на Мотрагпаззе”5 . И. Эренбургъ. осковсюя раздумья.

. 101 . 106

107

. 109 . 110

111 112

113

‚ 115 ‚ 116 ‚ 118 . 119

. 120

16] 2151[6 [916 [9]9] 5] 8 [6] 515 [915512] 5] 619181996] 8]919]5]5]5] 815]

№ 18-19. Гр. Ал. К, Толстой, Царь Оедоръ |оанновичъ.

№ 20. Тэффи. Стамбулъ и солнце.

№ 21. А, П. Чеховъ. Мелкюкя пьесы.

№ 22. В. Г. Короленко, Разсказы.

№ 23. Юрй Слезкинъ. Чемоданъ.

№ 24-25, Л.Н. Толстой. Крейцерова соната.

№ 26. И. 0. Горбуновъ. Разсказы.

№ 21. А. Н. Апухтинъ. Лирика.

№ 28. А. П. Чеховъ. Юморист. разсказы.

№ 29-30. Гр. Ал. КН. Толстой. Царь Борисъ.

№ 31-32. 0. Достоевскй. БЪлыя ночи. — Ползунковъ.—Честный воръ. —Елка и свадьба.

№ 33. Л. Толстой. Дьяволъ.

№ 34. А. П. Чеховъ. ДЪтвора.

№ 35. А.И. Герценъ. Долгъ прежде всего. (ПовЪсть).

№ 36. Бернгардъ Неллерманъ. Святые.

№ 37. Н. В. Гоголь. Игроки. — Утро дѣлового человЪка. — Лакейская.

№ 38. С. Я. Надсонъ. Стихи.

№ 39. А. П. Чеховъ. Бытовые разсказы.

№ 40. А. С. Пушнинъ. Сказки.

№ 41. А. М. Дроздов. Чертополохъ.

№ 42. А. Н. Майковъ. Стихи.

№ 43. Н. А. Некрасовъ. Русскя женщины.

№ 44-45. Л. Толстой. Власть тьмы.

№ 46. А. И. Герценъ. Руссюй народъ и сощализмъ.

№ 47. Н.С. ЛБЬсковъ. Леди Макбетъ Мценскаго уфзда.

№ 48. Л. Толстой. Отецъ Сергий:

№ 49. Гр. Ал. Н. Толстой. Лирика.

№ 50-51. Антолойя современной поэз?и. (Анненский, Ахматова, Волошинъ, Гумилевъ и др.)

№ 52. Н.С. ЛБсковъ. ЛЪвша.—Пустоплясы.

№ 53. Л. Толстой. Живой трупъ. № 54. М. Ю. Лермонтозъ. ГГоэмы. № 55. Вл. Нрымовъ. Странные разсказы. № 56. М. Ю. Лермонтовъ. Лирика. № 57-58. Поэзя револющюнной Мсоснвы. Подъ ред. И. Эренбурга. № 59. Владимиръ Соловьевъ. Етрейство и христтансюй вопросъ. № 60. Илья Эренбургъ. Кануны. (Стихи 1915-1921 г.) № 61. И. И. Мясницкй. Смѣха ради. № 62. С. Л. Поляновъ. Лабиринтъ. № 63. Здгаръ Поз. Золотой жукъ. № 64. 9. Ивановъ. Узоръ старинный. № 65. И. Василевснй (Не Буква). Литсратурные силуэты. № 66-57. НМ. Гумилевъ. Жемчуга. № 68. Н. Гумилевъ. Дитя Аллаха. № 69. Гр. Ал. Ник. Толстой. День Петра. № 70. Гр. Ал.Н. Толстой. Прекрасная дама. № 71-72. Антоломя современной н5мецной поэззм. № 73. АленсЪи Ремизовъ. ПЪтушокъ. № 74-15-76. 0. Достоевснй. Записки изъ ПОДПОЛЬЯ. ‚ №тТ. Гр. А. К. Толстой. Баллады. | № 78. А. Гольденвейзеръ. Якобиницы большевики (психологическя параллели) | |

—==== 15на выпуска 4 марки.

(двойные -г марокъ).

Для странъ, имбющихь высшую, противъ германской ‘ валюту. надбавка въ 100°…

ЦЬНА 8 МАРОНЪ.